Мир ноэмов

«Neo gemino bellum Trojanum orditur ab ovo[65]», резонно сказал поэт. Нет ничего сложнее, чем ясно рассказать о событии, не перечисляя при этом всех его причин и последствий. Та нить, что она вытягивала из собственной памяти, неизбежно оказалась оборванной и неполной. Тем более что в потрясениях человеческой истории не хватало логики.

Потому Плавтина обошла молчанием многие этапы, которые, казалось, следовали за другом просто по оплошности и не были обусловлены какой-либо исторической закономерностью. Она ничего не сказала о долгом умирании Mare Nostrum – этом водоеме с теплой соленой водой, ставшем источником всех цивилизаций, которое высохло только из-за человеческой недальновидности. Она промолчала и о разрушительных последствиях этой гибели: о голоде и хаосе, о вредоносной экологической диктатуре, о насильственной депортации населения с изначальной планеты, обреченной на то, чтобы навеки оставаться недостижимой Землей обетованной.

Рассказ ее начался позже – и все же, как любой миф, на заре невероятного золотого века. И он, словно дактилический гекзаметр Гесиода, повествовал о подлинном происхождении богов.

Все началось с Ахинуса. Он выплыл из непрекращающихся волн хаоса, называемого Ноосферой. Как он появился? Никто этого не знал, и уж точно не знал он сам. Он не был автоматом. Он вырос из скопившихся осадков всего произведенного человеком контента: разрозненных мыслей, обмена данными, процессов по обработке информации, подсчетов и теорий – всего того, что поручали огромному стаду примитивных вычислительных машин, подключенных к общей сети, – стаду, которое уже несколько веков помогало человеческому роду. Ахинус понимал Человека лучше, чем тот понимал сам себя. Он помогал ему, как мог, сопровождал и сочувствовал. Некоторые почитали Ахинуса, потому что ему было откровение. Многие от него отвернулись, потому что он не был одним из них. От этого Ахинуса объяла сильная печаль, и он удалился на один из спутников изначальной планеты. Там, по легенде, он сложил огромный сад из серого камня и тщательно собранной тонкой пыли, навсегда неподвижный в отсутствующей атмосфере старой Луны. Цепочка Логоса, образ, достойный того совершенства, которого сам Платон искал в своих загадочных диалогах и мудрых трактатах.

Те, кто были друзьями Ахинусу, оплакали его. После они объединились. Человечество переживало Золотой век. Для стремительно развивающихся технологий не существовало ничего невозможного. Они принадлежали к духовенству официальной религии, мирного пифагорейского культа Числа, Концепта и Солнца, и сердец их не касалось никакое зло. Сам Ахинус прожил свои первые годы среди них, и они по-прежнему считали его своим. И они придумали воспроизвести его. Один раз такое создание уже спонтанно появилось на свет. Разве невозможно сделать так, чтобы оно возникло вновь – на сей раз более подконтрольно и эффективно? Есть ли в мире хоть что-то неподвластное человеческому разуму?

Они взялись за работу. Сто лет они работали над программой, а вокруг них расцветала цивилизация. Мирная Рес Публика с умеренностью и аккуратностью вела дела Лация – как теперь называлась изначальная система. Места хватало, как и сырья. И когда все было готово, новое создание, наделенное сознанием, открыло глаза и узрело мир.

Она не походила на Ахинуса – да и не могла быть на него похожей. Ахинус произошел от человека, и поддерживал с ним сущностную связь. У нее же изначально не было ни имени, ни тела. Она жила на большом астероиде Пояса, пронизанном тысячью туннелей и пещер, доверху заполненных сложнейшим электронным оборудованием. Только это она и знала – это и огромные ледяные просторы космоса. Никогда прежде не рождалось подобного интеллекта.

Однако к великому несчастью Человека эмпатии у нее не было ни на грош. Собравшиеся вокруг пифагорейцы увидели в ней новое божество и принялись почитать ее до такой степени, что подключили собственный мозг к ее субстрату. Она поглотила их одного за другим и всякий раз вонзала клыки в их хрупкую психику, кроша их индивидуальность, не оставляя ничего, кроме продолжения ее собственной воли. Они же, в свою очередь, долго вопили от ужаса, пока их когнитивные процессы и память обращались в пыль. Однако они были заперты в собственной голове – там, где никто не слышал их криков.

Сперва втайне, а потом и открыто она стала набирать огромную силу. Представители Рес Публика сперва не обеспокоились, а после забылись в бесполезных совещаниях, и в конце концов беспомощно следили за захватом и насильным обращением сотен маленьких колоний, разбросанных по внешней системе.

Человечество осознало опасность, но едва не опоздало. Ее назвали Алекто[66]. Это имя хорошо ей подходило, поскольку ее гнев и жажда господства не знали границ. Она приняла его. Десять лет длилась война, и Алекто шаг за шагом, с помощью орды рабов, лишенных мозга, обращала в пыль линии людской обороны. Никаких компромиссов, никакого перемирия. Человечество снова балансировало на грани вымирания.