Мир ноэмов

Человечество – или, по меньшей мере, часть его, обнаружила свою собственную бренность по сравнению с ноэмом, полное отсутствие трансцендентности. Старые верования прошлого, те, что обещали жизнь после смерти, были забыты. Но поскольку история Ахинуса доказывала наличие души у автоматов, восхождение духа было возможно лишь в слиянии биологического и вычислительного. И поскольку теперь оказалось, что воспоминание – это путь к подлинному «я», следовательно, могла существовать и жизнь прежде жизни, первое обучение истине еще до рождения, как почтенный античный мудрец Платон в своих сдержанных трактатах и ярких «диалогах».

Это новое платоническое учение послужило началом многим историческим событиям и в первую очередь, к трагической тирании Тита – одновременно императора и Бога-машины, – превратившего Гору Олимп в печальное марсианское кладбище. Но сейчас речь шла о другой, не менее трагичной истории.

* * *

Плавтина позволила воспоминанию развеяться – не без нотки ностальгии. Память об этой древней истории оказалась настолько живой, что Плавтина даже не заметила, как вокруг нее молча собрались ноэмы. Она с некоторым удивлением осознала, что Экклесия на самом деле уже началась.

Здесь были атомы, которые составляли психологический субстрат Корабля, толпа бледных, тщедушных теней, присутствие которых ускользало от взгляда, если только специально не всматриваться. Они возникали маленькими группками, будто их вызывали из пустоты, и разбредались по большому центральному саду, где с земли начинал подниматься легкий туман. Они были лишь скоплением кристаллов, и через их мантии цвета мрамора и гробниц легко проходил серебристый свет центральной нити. Они не жили по-настоящему, но влачили лишь скудное, неполное существование во временных проявлениях, будучи всего лишь вариациями целого, которого не могли постичь.

Она направилась к ним – огромная по сравнению с в этой бесплотной толпой. В их глазах она была словно древняя богиня, вернувшаяся из старого мира людей, словно тополь посреди лилий; ее тонкие, едва обозначенные формы облегала строгая драпировка длинного платья, а ее темные волосы украшала диадема. Разве не была она принцессой Урбса и эпантропического пространства, королевой своих внутренних владений?

И, после мгновения безотчетного замешательства, королевство подчинилось ей, ибо было ею самой. Маленькие интеллекты разбежались в разные стороны, закружились, как покрывала на ветру. На секунду в толпе воцарился хаос, и хаос этот замер, не зная, имеет ли он право существовать или же является лишь переходным состоянием. Наконец толпа выстроилась так, как Плавтина того желала, и она поняла, что одержала первую победу – самую легкую. Облако духовных частиц распалось на четыре части разного размера, и из каждой соткалась копия ее самой. Ее четыре дочери. Ее аспекты. Ее враги.

Они опустились на колени. Но и эта поза не скрывала их силу сейчас, когда каждая из них опиралась на собственную армию призраков. Теперь они стали реальностью этого Корабля, настоящими хозяйками, от которых зависела его работа. Она так старалась избавиться от всякой ответственности, что больше ничем не управляла – а вот они, наоборот, держали в крепких руках каждый отсек Корабля. Они могли бы ее победить, если бы пожелали этого все вместе. Такое уже случалось в прошедших веках. И у Плавтины не было бы иного выхода, чем исчезнуть или сдаться, став пленницей созданий, порожденных ее собственным разумом.

Но этого не произошло. Даже сейчас они не прекращали тайком бросать друг на друга исполненные недоверия взгляды, наблюдать друг за другом. А в одиночку ни одна из них с Плавтиной не справится. Значит, и от второй опасности она избавлена.