Мир от Гарпа

По мнению Гарпа, знаменитое произведение Грильпарцера представляло собой глупенькую мелодраму; кроме того, повесть была плохо построена и отличалась крайней сентиментальностью. Она слегка напомнила ему русские повести девятнадцатого века, где главным героем был романтически настроенный недотепа, начисто лишенный жизненной хватки. Но Достоевский, думал Гарп, мог хотя бы вызвать у читателя сочувствие к этим бедолагам, Грильпарцер же просто наводил скуку своей слезливой тягомотиной.

В этой же лавке Гарп увидел английский перевод «Мыслей Марка Аврелия»; он читал Марка Аврелия в Стиринге, на уроках латыни, но на английском она ему не попадалась. Владелец лавки сказал, что Марк Аврелий умер в Вене. И Гарп купил «Мысли».

«В жизни человека, — писал Марк Аврелий, — отпущенное ему время — всего лишь миг, его существование — вечная суета, его разум — тусклый свет свечи, его тело — добыча червей, его душа — бурное море, жребий его темен, слава преходяща. Стало быть, тело его — текущие воды; а душа — только сны и химеры». Гарп почему-то решил, что Марк Аврелий написал эти строки именно в Вене.

Мрачные размышления Марка Аврелия, несомненно, есть тема серьезной литературы, думал Гарп; разница между Грильпарцером и Достоевским заключалась вовсе не в теме. Дело в уме и вкусе, подытожил он, в том, что делает творение автора произведением искусства. Эта весьма банальная мысль, как ни странно, вдохновила его. Спустя много лет Гарп прочел в предисловии к книге Грильпарцера, что тот был «впечатлительным, противоречивым, временами параноидальным, часто впадающим в депрессию, эксцентричным меланхоликом; одним словом, сложным и вместе с тем современным человеком».

«Может, оно и так, — писал Гарп. — Но ко всему прочему он был еще и на редкость скверным писателем».

Убедившись в том, что Франц Грильпарцер «плохой» писатель, юный Гарп вдруг поверил в себя как в художника, не написав, в сущности, еще ни строчки. Наверное, в жизни каждого писателя бывает момент, когда ему насущно необходимо доказать себе несостоятельность какого-нибудь собрата по перу. Гарп как бы применил к бедному Грильпарцеру свой борцовский опыт. Наблюдая за поединком, где сражался его противник, и подметив его слабости, Гарп уверился, что сам он выступит лучше. Он и Дженни заставил прочитать «Бедного скрипача». Это был едва ли не единственный случай, когда ему захотелось узнать ее мнение о прочитанной книге.

— Чушь, — вынесла свой приговор Дженни. — Примитивно. Сентиментально. Слащаво.

И оба пришли в бурный восторг.

— Мне его комната не понравилась, — сказала Дженни. — Совсем не похожа на кабинет писателя.

— Ну, по-моему, это не принципиально, — вставил Гарп.

— Слишком она тесная, — настаивала Дженни. — И темная. К тому же там такой беспорядок.

Гарп заглянул в комнату матери. На кровати и на комоде были разбросаны страницы ее невероятно длинной запутанной рукописи. Листки были прилеплены даже к настенному зеркалу, так что почти не оставалось места, чтобы смотреться. И он подумал, что ее комната тоже не очень-то похожа на кабинет писателя, но промолчал.

Он послал Хелен длинное, самодовольное письмо, в котором цитировал Марка Аврелия и топтал Франца Грильпарцера. «Франц Грильпарцер умер в 1872 году. Умер раз и навсегда, — писал Гарп. — Знают его только в Вене; он вроде дешевого местного вина, сразу портится, стоит его вывезти подальше». Письмо было чем-то вроде разминки. Гимнастика перед ответственной встречей. Возможно, Хелен это поняла. Гарп напечатал его на машинке, и оно ему самому так понравилось, что он оставил себе оригинал, а Хелен послал копию. «Я чувствую себя чем-то вроде библиотеки, — пеняла ему Хелен. — Такое впечатление, что я для тебя картотечный ящик для аннотаций».

Он не знал, искренни ли ее жалобы. Но ее проблемы, в общем-то, мало волновали его, и он не стал развивать эту тему. В ответ только сообщил, что завтра садится писать. Он был уверен, что задуманный им рассказ ей понравится. Возможно, сама Хелен не была в этом столь уверена, но беспокойства своего не показывала; она с головой ушла в университетские занятия, проглатывала курс за курсом втрое быстрее однокашников. Заканчивался первый семестр, во втором она будет уже третьекурсницей. Целеустремленность и честолюбие молодого писателя не отталкивали ее, она сама настойчиво двигалась к цели и способна была оценить настойчивость других. В общем, ей нравилось, что Гарп ей пишет; она тоже была честолюбива, а его письма — она постоянно внушала ему это — были прекрасно написаны.