Мир открыт для добра

А тут мне некого бояться. И мой страх смешон и глуп. Мгновенье — и нет его. Стою, наслаждаюсь дымком от костра. Вот оно, истинное одиночество. Ты тут, а весь мир там. И есть какое-то время подумать о том, каков он, мир, в котором живешь, и каков ты сам. Иногда каждому из нас надо иметь эти минуты истинного одиночества, чтобы разобраться в себе и своих связях с людьми. Чтобы в неспешных раздумьях вернуться к изначальным понятиям, рассудить, что дорого и что дешево, что истинно и что ложно, что мало и что велико, что временно и что вечно.

Я знаю людей, для которых природа — и вера, и религия, и бог, и утешение. Может быть, и в самом деле разумно приходить в природу, как в храм, для исповеди, для очищения души.

Уже в сумерках явились Нагим с Мишей. Ужинали при свече. Зажгли было лампу, заправив ее соляркой, но вскоре пламя стало хлопать и стрелять и в конце концов сникло. Пришлось отказаться от лампы и зажечь вторую свечу. Впрочем, и при двух свечах мы едва различаем друг друга.

Восемь часов. Что делать? Спать ложиться рано. Читать темно. Отправиться в лес? Неуютно в нем ночью.

Открытие: впервые за многие годы мне нечем себя занять. В городе с семи утра до полуночи время расписано по минутам. И все некогда, торопишься, укладываешься в промежутки, опаздываешь, семенишь сам с собой наперегонки, себя и всех бранишь за эту вечную гонку, когда некогда остановиться и перевести дыхание. Я давно уже не понимаю людей, которые говорят: мне скучно. И вдруг возник этот забытый вопрос: как убить время?

А вы как в Челябинске?

Я мысленно возвращаюсь в город.

Голос водителя на остановке: «Троллейбус следует в гараж».

«Скорая», включив мигалку и сирену, мчится по Воровского к кому-то, у кого беда.

В киоске у педагогического института женщины покупают кооперативные гвоздики, а рядом тускло светятся три жестяно-пластмассовые гвоздики — неотразимый образец малой архитектуры.

Во Дворце спорта Чистяков на вираже объезжает ворота «Спартака».

Думаю, что в кафе «Шоколадница» — спецобслуживание. Рядом с кафе киоск, в котором, как всегда, в продаже яйца, консервы «Минтай», кисель плодоягодный, коржики и венгерское сало. А за растерзанными дверьми винного отдела, что напротив магазина «Ровесник», — вино «Шемаха», между прочим, без очереди.

Трясется под колесами мост через Миасс по Свердловскому проспекту.

Лениво пошевеливают плавниками карпы в аквариуме парка металлургов. А турникет в проходной ЧМК беспокоят уже редко: первая смена вылилась к транспортной остановке, обшарпанной и замусоренной. Тут же — доска показателей из нержавейки. Она сообщает, что на первом месте ЭСПЦ-1. Тот самый цех, который прославился другим: он дымит густо. Как ни жаль, но сталь его грязная.

У кинотеатра «Урал» спрашивают, нет ли лишнего билетика.

В фирменном магазине коопторга наискосок от «Детского мира» — колбасный дух, почти забытый. Гудят «Таиры». Неспешная торговля. И вывеска: «Отличное качество обслуживания — гарантируем!». Уже много лет торговля дает нам голословные гарантии.

От нечего делать вышли с Нагимом, так сказать, во двор. (Двор наш — две утоптанные тропы, до стола под навесом и до костра. С тропы ни шагу — провалишься в снег, как с мостика в воду.)

Луна-то какая круглая! Только чуть-чуть край подтаял. Будто кто специально повесил луну, чтобы осветить склон нашей горы. А звезды! Сразу нахожу Орион. Дома, ложась спать, я вижу его в окне. Только там он до пояса срезан крышей соседнего здания, а тут висит во всей своей красе, как перед амфитеатром.

Нагим вспомнил лето:

— Тут, за избой, малина растет. Летом сына привозил, так он уйдет туда с двумя трехлитровыми банками, глядишь, они у него уже полные. Завтра на том же месте столько же ягод. Много было малины.

Через какое-то время:

— И грибов тут полно.

Помолчал и добавил:

— А дичи все меньше.

Нагим докурил папиросу и пошел спать.

По колее от саней ступил я вниз и снизу увидел: в лунном свете среди черных деревьев занесенная снегом избушка. И только жиденький свет от свечи, падающий на сосульки у окошка, дает знать о том, что тут теплится жизнь.

Еще нет десяти, но иду и я на покой.

* * *

Проснулся опять в два часа ночи.

Я сплю на краю нар, на правом боку, лицом к открытой дверце печи, в которой тлеет сырое полено. Лежу в фуфайке, ватных брюках, шерстяных носках и в шапке. Тело затекло, аж ноет.

Встал, бросил на уголья сухое полено, посидел у огня, снова лег. В шестом часу опять проснулся, вышел.

Луна уже с другой, тыльной стороны избушки — яркий круг за силуэтами стволов и веток. Минут десять — и нет ее, скрылась за горой. И тотчас на востоке обозначилось просветление. Начиналось утро.