Мир падающих звезд

– Это он рисует, – кивнул Альдерамин на друга. – Видишь, я бы так не смог. – Он поднял кверху правую руку – на ней не доставало двух пальцев. И как Арктур сразу не заметил? По всей видимости, мужчина скрывал дефект.

– Извините, что вторгся без приглашения, просто картины… Они великолепны.

– Это наброски, я не учился рисовать, да и красок у меня нет, – засмущался Фомальгаут. Он провел рукой по бороде и сложил руки в замок.

– У него талант, но он не признается. А ты проходи, садись в кресло, покажу, как он рисует моих зверей. – Альдерамин достал стопку страниц из словаря.

Арктур уселся в кресло и только сейчас заметил несколько клеток на полу. В одной копошился большой заяц, во второй – серая мышь, а в третьей – еж.

– Я их в лесу нашел еле живых, принес домой, вылечил, выходил, теперь они позируют Фомальгауту, – рассмеялся Альдерамин.

Арктур провел остаток вечера перед ужином в комнате художника и ветеринара. Они смеялись и вели себя так, будто в мире не существовало отдела ПЭ, смертельных болезней, диких зверей. Они наслаждались жизнью, общением и творчеством. Но как только покинули комнату, настроение испарилось, исчезла легкость в словах и движениях. Альдерамин и Фомальгаут по-прежнему шутили и переговаривались между собой. Казалось, что они очень близки.

За окном бушевал ветер. На столе стояли тарелки и кружки, тонкой струйкой поднимался пар. Поллукс и Леда были заняты детьми, Крокус постоянно норовил что-то уронить или пролить. Остальные помогали Кастору – тот опять практически отказывался от еды и просил налить суп в крошечную чашку. Мирах помог ему занять стул, Альдерамин подал еду в нужной посуде.

Арктур смотрел на всех внимательно, ловил каждый жест, взгляд. На него же никто не обращал внимания. Возможно, Леда уже сообщила, что парень уйдет утром. А он еще раз убедился, что никогда не смог бы стать частью этого сообщества.

После ужина все дружно убирали со стола, а потом расставляли стулья полукругом. Кастор расположился в единственном кресле, вокруг мельтешили дети. В центре полукруга установили табурет – тот самый, который разбил Арктур. Кто-то умело его отремонтировал, и он снова служил своей маленькой хозяйке.

– Сегодня у Лилии концерт, – пояснила Леда.

В этот вечер девочка читала стихи, забравшись на табуретку. Эта картинка умиляла и вызывала у Арктура чувства неудобства, замешательства и даже смущения. Он не привык к такой искренности, к эмоциям, которые через край плещут из маленького ребенка. Растрепавшиеся хвостики, слишком длинное платье, чтобы носить, да не сносить, широкие рукава, подвернутые на два раза. А из рукавов торчат худенькие ручки, которыми она ловко, словно дирижер, размахивала в такт стихам.

Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя,
То по кровле обветшалой
Вдруг соломой зашумит,
То, как путник запоздалый,
К нам в окошко застучит[31]

.

На последних строчках она три раза ударила кулачком в воздух. Дальше Арктур перестал слышать и разбирать слова, просто наблюдая за танцем на стульчике.

Закончив, Лилия поклонилась и ловко соскочила с табурета. Все дружно захлопали в ладоши. Леда сидела рядом с Арктуром и толкнула его локтем в бок, чтобы тот тоже начал аплодировать. Парень быстро сообразил, что огорчать Лилию ни в коем случае нельзя, иначе снова начнется концерт горя и печали.

Свободную сцену немедленно решил захватить Крокус, но он был гораздо ниже Лилии и никак не мог совладать со стулом. К нему подошел Поллукс, взял на руки и понес в сторону, но мальчишка заверещал, замотал головой, беспорядочно дрыгая руками и ногами.

– Не надо, Поллукс, не надо! Оставь его. – Леда вскочила, и названный брат посмотрел на нее с тоской и сожалением. Он отнес малыша обратно и поставил на стул. Ребенок начал громко и невнятно что-то говорить. Арктур знал, что у детей страдает дикция, но, как ни прислушивался, не мог разобрать ни единого слова – одно гуканье младенца. Видно было, как Крокус старается, пытается жестикулировать, наклоняет голову и тянет «а-а-а».

– Он не говорит. Совсем, – шепнула Леда, наклонившись к Арктуру, и он почувствовал, как от нее исходит приятный нежный аромат мяты. – Травма при родах или что-то внутриутробное. Точно не знаю, но он не говорит и многого не понимает. Однажды мы его потеряли в лесу. Крокус просто вышел из дома и пошел куда глаза глядят. Мирах его нашел, слава богу. Он опытный следопыт. С тех пор я не спускаю с мальчика глаз, но он так и норовит уйти от нас, будто не желает быть обузой, хочет сбежать. Иногда мне кажется, он понимает что-то большее, чего мы с тобой понять никогда не сможем.

«А-а-а, у-у-у, ны-ны», – тянул мальчик, наклоняясь и выгибаясь всем телом.