Мир под оливами

Встречая мирную зарю
В ночной пустыне Ленинграда,
Я отрешенно говорю:
— Горят Бадаевские склады…

И спутник мой не удивлен,
Все понимая с полуслова,
Пожары те же видит он
В дыму рассвета городского.

Вновь на него багровый свет
Бросает зарево блокады.
Пятнадцать, тридцать, сотню лет
Горят Бадаевские склады…

«ПИОНЕР-БОЛЬШЕВИК»

Этот холм невысок, этот холм невелик.
Похоронен на нем «пионер–большевик» —
Да, на камне начертано именно так…
Здесь всегда замедляют прохожие шаг,
Чтобы вдуматься в смысл неожиданных слов,
Чтобы вслушаться в эхо двадцатых годов.

Хоронили горниста полвека назад,
Молчаливо шагал пионерский отряд.
Барабанная дробь. Взлет прощальной руки.
Эпитафию вместе сложили дружки:
«Пионер–большевик, мы гордимся тобой —
Это есть наш последний и решительный бой!»

Отгремели года, отгорели года.
Человек на протезе приходит сюда —
Партизанил в войну комсомольский отряд,
Лишь один партизан возвратился назад.
Возвратился один, и его ли вина,
Что порой без могил хоронила Война?..
Потому и приходит, как перст, одинок,
Он на холм, где лежит
Школьный старый дружок —
Тот, кого подстерег злой кулацкий обрез…

Гаснет день. Заливаются горны окрест.
Искры первых костров светлячками летят —
Как полвека назад, как полвека назад.
И о холм ударяется песни прибой:
«Это есть наш последний и решительный бой!»

* * *

Пусть были тревожны сводки —
Светили в ночи тогда
Мне звездочка на пилотке,
На башне Кремля звезда.

И, стиснув до хруста зубы,
Я шла но Большой Войне,
Пока не пропели трубы
Победу моей стране.

Три с лишним десятилетья
Уже не грохочет бой,
Но с прежнею силой светят
Те звезды в ночи любой —

На башне и на пилотке.
Их светом озарены,
Мне в сердце приходят сводки
С далекой Большой Войны.

ЧЕРНЫЙ ЛЕС