Как мячик перекувырнулся раза два по полотну или сам не знаю где… потом встал на ноги… Впереди убегала во тьму светящаяся точка поезда…
Ну вот. Чтобы не злоупотреблять вашим; вниманием, скажу только, что я поковылял вдоль полотна и к рассвету добрался до Дижона. Там я взял комнату в скромном отеле.
Рассказчик протянул руку за новой сигарой, заметно было, как пальцы его дрожали.
— Что же сказала полиция, когда нашла… — проговорил француз.
Филипп Келлер достал маленькую золотую зажигалку и снова опустил ее в карман.
— В моей истории, — сказал он, — есть маленький эпилог, и это, может быть, самое «благополучное» в ней.
Когда в отеле «Четырех Красавиц» я подкреплял себя солидным завтраком, кельнер подал мне утренние газеты. На первом месте стояло крупными буквами: «Экспресс из Ниццы в Париж потерпел крушение около Дижона, 47 убитых, 61 тяжело раненых».
Дальше сообщалось, что в ночь с 21 на 22 апреля поезд, вышедший из Ниццы в час дня, столкнулся со встречным на станции Кюрель, неподалеку от Дижона. Немедленно посланы репортеры на место происшествия. Наши сотрудники сообщают следующие подробности:
Среди этих подробностей я прочел:
«В числе убитых оказался труп элегантно одетого господина; он сидел, поджав ноги, среди обломков купэ первого класса. Железной балкой его ударило в голову над левым ухом. Он имел мужество и присутствие духа покончить с собою выстрелом в сердце, чтобы сократить ненужные страдания».
В заключение! в качестве последней новости, сообщались еще подробности об этом убитом. «Он оказался герцогом X, отправлявшимся в Дижон, где должен был встретиться с женой и ребенком. Билеты были взяты еще накануне. Потрясающая сцена произошла на террасе: молодая красавица герцогиня рыдала, прижимаясь дрожащими устами к холодному лбу супруга».
Наступила долгая пауза.
— А… вы сами? — спросила, наконец, датчанка.
В голосе ее звучала теплая нотка.
Филипп Келлер встретил ее взгляд. Он слегка наклонил голову и указал на левый висок.
— Я сам?.. Когда я несколько минут спустя взглянул в зеркало, я увидел седую прядь у себя над ухом, — как раз в том месте, куда ударило герцога. Вы и сейчас можете увидеть ее.
Откуда она взялась? Почему?
— Возможно, что есть какая-то скрытая связь между нами и людьми, к которым мы подходим близко в любви или ненависти…
— Ах, — вздохнула молодая шведка, — это, действительно, очень неприятная история. Я от всего сердца хотела бы, чтобы она оказалась только фильмой.
Писатель скривил губы в улыбку.
— Да ведь так это и есть, фрекен.
— Что вы говорите?!
Ну, разумеется. Это был текст фильмы, которую я вез американцу… Оргия моей неозбузданной фантазии.
— А ваша… седая прядь? — пролепетала шведка.
Филипп Келлер опять усмехнулся.
— Как знать, Mademoiselle. Может быть, и это… просто маленькое кокетство. Ведь было время, когда и женщины, и мужчины носили белоснежные парики.
Молодая датчанка ничего не сказала. Она посмотрела долгим-долгим взглядом в глаза романиста, и мечтательно раскрылись ее алые губы.
ПЕРЧАТКИ УИЛЬЯМА ФИРКИНСА
Глава 1-я
Желтый пакет
Случайно залежавшаяся крошка хлеба, извлеченная из дырявого кармана Уильяма Фиркинса, скользнула по темному пищеводу и присоединилась к сиротливому обществу, состоявшему из корки сыра и двух кружек мутной воды из Темзы.
Так как питательность этой крошки не могла конкурировать с питательностью хорошо поджаренной котлеты с луком, существующей, увы, только в воображении Уильяма Фиркинса — унылое выражение его голодных глаз не изменилось.
Вот уже четырнадцать дней, как голодный блеск ни на минуту не тускнел. Это был единственный вид энергии, в котором никто не сомневался. Все остальные его способности вызывали сомнения. Так, пробегая по клавишам нескольких профессий, он добирался до низких тонов, но вынужден был признать, что будет хорошо, если он сумеет устроиться на самых пискливых, дискантовых.
Он подражал тяжелой каменной походке и непролазно густым окрикам профессионалов носильщиков на Норфолькском вокзале, но дребезжащий дискантишко бедного Фиркинса привлекал к себе жалостливые улыбки пассажиров, а не их багаж. Действительно, у кого бы хватило смелости доверить переноску громоздкой корзины тощей фигурке, готовой рассыпаться от лишнего килограмма клади. Если к этому прибавить пару ног, похожих на каминные щипцы, пару рук, висящих, как два шнурка от отдушин, и впадину вместо живота, какая бывает в дождливое время на плохо утрамбованной могиле, портрет Фиркинса можно считать законченным.