Мир приключений, 1957 (№3)

Не оставил меня Цезарь и в тот не забываемый мною день, когда в страхе, непонимании и протесте разбежались все участники моей экспедиции, когда, натасканные католическими миссионерами на образы христианской религии, на образы покорности «высшему началу», негры вдруг со всей силой своего темперамента отдались природным первобытным чувствам ужаса и протеста перед антихристом, чертом, черным богом, сатаной, когда во мне увидели «союзника дьявола». В ту ночь, весь дрожа от страха, вошел в мою палатку Цезарь, победив себя и готовый на все муки чертовщины ради меня и любимого им дела.

«СОЮЗНИКИ ДЬЯВОЛА»

С особенной остротой почувствовал я под тропиками, в какой громадной степени психика нормального среднего человека зависит от его физического состояния. Бывало, проснувшись на раннем рассвете, почувствуешь вдруг такой подъем, такой прилив юношески свежих сил, такую необыкновенную беспричинную радость, что готов пуститься в пляс и все кажется праздником. В такие утра сердце мое переполнялось любовью к бесхитростным и добрым моим спутникам, работа казалась мне исторически важной, я мнил себя чуть ли не открывателем новых земель. Но случалось, что после бессонной ночи, совершенно истомленный жарой, покидал я мокрую горячую койку с чувством такой подавленности, бессилия, что в страхе начинал думать о близкой и неизбежной смерти. Подумать — ведь на сотни километров вокруг нас нет человеческого следа, дичь и глушь совершенно первобытные!..

Впрочем, мрачные приступы эти стали уменьшаться, а постепенно и совсем прошли: сердце приспособилось к новым условиям. Работа меня увлекала, а первые опасения насчет неопытности ушли после вполне удовлетворительной оценки моих работ, полученной с базы.

Странный, как бы во сне мерещущийся пейзаж открывался мне каждое утро, когда откидывал я полог палатки. Представьте себе совершенно голую степь, поверхность, опущенную как бы ниже нормального горизонта, так что небо захватывает гораздо большую часть всего видимого круга, чем к этому привык человеческий глаз. Горизонт этот в ясные часы дня отнесен невообразимо далеко. Все плоско, принижено, и вдали высятся призраком Столовые горы. Их цепь — совершенно необыкновенной, правильно геометрической формы. Мне они в зависимости от времени дня, от света, казались то праздничными торжественными столами с туго накрахмаленными, идущими книзу раструбом и до полу опускающимися скатертями, то древними циклопическими гробницами.

Мы прошли уже больше двухсот километров со своим солидным багажом. Стал чувствоваться недостаток воды. Я отдал приказ всячески экономить ее, а сам постепенно отвык умываться по утрам. Дальше пошло все хуже и хуже, и я серьезно начал опасаться за судьбу экспедиции.

Третий день мы шли без воды, и я проклинал себя за то, что поверил старейшине последнего поселка, уверившего меня, что к концу восьмого — началу девятого перехода мы выйдем к реке. Уже и неприкосновенный запас драгоценной влаги подходил к концу, и мы все реже и реже прикладывались пересохшими губами к флягам. Как обычно, мы отправлялись в дорогу до рассвета, шли только утром и вечером, дневную жару пережидая в жидкой тени безлистых кустов. Но и кусты попадались всё реже. Местность лежала совершенно оголенная и ровная, и только далеко впереди маячила цепь каких-то холмов. Я не мог без острой жалости смотреть на моих спутников, на их разинутые рты, ходившие под учащенным дыханием впалые животы и мутные ввалившиеся глаза.

К концу четвертого дня этих мучений упал и отказался идти дальше один из носильщиков, которого еще накануне я освободил от груза. Я не заметил, как он упал, и об этом сообщил мне Цезарь, когда мы прошли уже километра два. Я отобрал четырех наиболее крепких рабочих, сказал, чтобы они взяли носилки, и сам собрался идти с ними. Неожиданно они начали отговаривать меня, и в лицах остальных негров я прочитал явное недовольство. Мне пришлось поднять голос, но не выказал большой радости и сам пострадавший. Впрочем, я уже знал чувства негров в подобных случаях: к человеку пришла смерть, и не надо ей сопротивляться, не надо помогать тяжело занемогшему, иначе смерть обозлится и будет мстить тем, кто мешает ей взять добычу.

Во многих племенах выздоровевший после тяжелой болезни вызывает ужас здоровых, от него отрекаются жена, дети, родственники, друзья, от него бегут: он обманул смерть, и она, разъяренная обманом, может обратить свою страшную силу на других и в первую очередь на близких. Часто больной, признанный безнадежным и все же поборовший болезнь, меняет свое имя — мол, тот, прежний, и в самом деле покорно ушел из жизни… Иногда негры меняют свои имена и по другим причинам: после какой-нибудь неудачи, по совету невесты, уклоняясь от правительственного наряда или отправляясь на рыбную ловлю или охоту в опасные места, — опять-таки для того, чтобы обмануть смерть: она будет искать одного, а найдет другого, и ей придется отступить. Обмен именами происходит нередко и между друзьями и выражает собой высшую меру верности — готовность отдать жизнь за друга.