Мир Приключений 1965 г. №11

В общем, интересно идти днем и легче. Но к ночи натруженнее становится шаг, разговоры смолкают. Заслышав: “Свернуть вправо, сделать привал!” — солдаты никуда уже не сворачивают, а опускаются прямо на шоссе, прижимаются спинами друг к дружке, чтобы теплее было, и даже не закуривают. Лежат в полузабытьи. Если, на беду, в обгон проходит автоколонна, то долго и надрывно гудят машины: дорогу им уступают неохотно и клянут шоферов на чем свет стоит.

А через несколько минут резанет команда: “Подымайсь!” Еле переставляя опухшие ноги, опираясь на винтовку, проходят первые метры. Потом шаг становится ровнее, уверенней. Когда идти становится совсем невмоготу, кто-нибудь затянет песню. Ее подхватывают сначала несколько человек, командиры подсчитывают ногу, ряды подтягиваются, смыкаются, и роты идут с песней. Уже до конца без песни не дойти.

И так почти месяц… Казалось, конца этому маршу не будет. Поэтому, когда после одного, на редкость долгого и почти форсированного перехода дивизия вступила в лес и на большом привале был получен неожиданный приказ окопаться, усталые солдаты неохотно взялись за дело.

Ночь выдалась ясной, морозной и звонкой. Было слышно, как скрипят сосны — удивительно высокие, гигантские сосны: снизу, от подножия крутых холмов, их черные вершины, казалось, плавают в звездном море. Где-то ровно гудели машины. Вскоре в студеном воздухе зазвенели пилы: это минометчики начали готовить секторы для обстрела. Но все это шумело, гудело, визжало рядом или за спиной, а впереди стояла немая тишина. Так чего же было выбиваться из последних сил? Где он, этот фронт? Завтра опять придется шагать дальше.

Так думали солдаты, но приказ был повторен: “Окопаться немедленно”, и к рассвету белесые от инея склоны холмов прочертили темные линии траншей. Пехота зарылась.

Утро пришло солнечное и теплое. После сна солдаты выбрались из окопов и по одному, по два потянулись к опушке леса. Он обрывался на холмах, а внизу лежали поля. Снег только-только стаял, и они открылись взору разноцветными: то зеленые под всходами озимых, кое-где бурые, с остатками прошлогоднего жнивья, а где и черные, перепаханные с осени. Краски были перемешаны как попало, разбросаны квадратами, прямоугольниками, клиньями, и солдаты, лежа за деревьями на вершинах холмов, заулыбались, заговорили:

— Смотри! Единоличные хозяйства.

А еще дальше, там, где все сливалось в сплошной туманно-серый цвет, будто протянулась узкая оловянная линейка. То была речка — скучная, без единого кустика речка среди равнины. Но именно она надолго приковывала взгляды солдат. Уже стало известно: на той стороне — Германия. На той стороне занял оборону враг.

Днем начались хозяйственные хлопоты. Старшины выдавали полные боекомплекты. Наконец-то на смену осточертевшим полушубкам привезли долгожданные шинели. У лесного озерка развернул брезентовые палатки банно-прачечный батальон (“мыльный пузырь”, как обычно называли его), и застучали движки компрессоров, нагнетая горячую воду в души, под которыми заухали, зафыркали солдаты.

В ротах появились корреспонденты дивизионной многотиражки “Красный воин”. Сначала они допытывались у командиров: “Укажите лучших людей”, потом допекали лучших: “Что вы можете сказать перед боем?”

Лучшие смущенно выдавливали из себя что-нибудь такое:

— Ну что тут скажешь… Дело-то ведь ясное…

Но все же, понимая, что у каждого своя работа, а корреспондент к тому же офицер и отвечать ему надо как положено, решительно заявляли:

— Разгромим врага в фашистской берлоге!

Под такой шапкой во всю страницу, с заголовками: “Грудью на врага”, “Бесстрашно в бой!” “Все, как один” — вышли десятки взводных “Боевых листков”, и забелели они на стволах сосен у окопов. Короче говоря, по словам Василия Теркина, готовился “большой сабантуй”. И ночью предвестниками боя с холмов спустились в долину разведчики. Быстрые, неуловимые, как тени, они обшарили поля и, не обнаружив мин, подкрались к реке. Их было много, около сотни — по взводу от каждого из трех пехотных полков и рота дивизионной разведки. Задача была поставлена общая: узнать, далеко ли от берега находится передний край вражеской обороны.

То там, то здесь под надежным прикрытием боевого ядра на ту сторону пошли группы пластунов в три-четыре человека. Первую повел помкомвзвода разведки 396-го гвардейского стрелкового полка старший сержант Сергей Хворов. Ровесник Октября, разведчик со времен финской кампании 1939 года, он давно уже стал в своем полку кем-то вроде первопроходца, привык к этой роли, все понимал, все знал и умел, и когда его командир, Герой Советского Союза лейтенант Павел Примаков, шепнул: “Серега!” — в ответ раздалось спокойное: “Готов”.

Хворов действительно уже полностью подготовился: на нем были шерстяной свитер, легкие маскировочные брюки из непромокаемой ткани, а из оружия остался один лишь наган. Вообще Сергея Хворова, человека малоразговорчивого и хмурого, до дела как-то не замечали. Да и после дела тоже — очень уж просто все у него получалось: будто иначе и произойти не могло и сам он тут ни при чем.