Мир приключений, 1968 (№14)

Жили летчики очень дружно и, несмотря на тяжелый и утомительный труд, в общем, весело. Вечером ходили в кино или в городской сад послушать оркестр, выпивали по кружечке пивка. Некоторые танцевали под оркестр в саду, у некоторых были романы, даже несколько свадеб сыграли в городе. Кое у кого, из тех, кто постарше, народились уже дети. Василию Егоровичу, которому исполнилось от роду двадцать три года, казалось, что если когда-нибудь у него и будет роман, то уж во всяком случае очень не скоро. Когда другие летчики рассказывали друг другу о своих любовных переживаниях, Василий Егорович старался не слушать, а если слушать и приходилось, то только молчал, улыбался и ужасно краснел.

Семейные люди внушали ему отношение совершенно особое. Ему казалось, что семейный человек знает что-то такое, чего они, молодые парни, не знают и знать не могут, что он, семейный человек, по самому своему званию мужа и отца имеет право на всеобщее уважение. Поэтому, например, капитан Сычев, у которого было уже трое детей, казался Васе человеком очень высоко стоящим, не по званию, хотя сам Вася был пока только младший лейтенант, а по должности главы семьи. Он охотно выполнял любое поручение капитана или его жены, и капитану пришлось даже однажды выговаривать жене, потому что она и в самом деле решила, что главная житейская обязанность Голосеенко — это таскать в выходной день картошку с базара или оставаться с детьми, пока Сычева пойдет в магазин присмотрит себе материал на платье.

И вот именно этот здоровый, жизнелюбивый, улыбающийся молодой парень должен был влюбиться в обещанную богу послушницу, которой предстояла аскетическая жизнь монахини, состоящая из длинных церковных служб, постоянного самоуничижения, молитв и сплетен.

5

Роман между Василием и Ириной развивался медленно. Из каждых трех посещений монастыря (Голосеенко вдруг оказался страстным любителем не архитектуры вообще, а именно одной четырехэтажной колокольни середины XVII века) два раза ему удавалось хоть издали увидеть послушницу Ирину и только один раз хоть недолго с ней поговорить. Часто он даже не решался ей кивнуть головой, потому что знакомство с молодым мужчиной среди монахинь, живших в деревянном общежитии, считалось неслыханно предосудительным делом. Раз за разом все более энергично уговаривал он Ирину оставить монастырь и выйти за него замуж. Доказывая, что это совершенно невозможно, Ирина рассказала ему и про болезнь матери, и про обет, который дали ее родители, и про то, что именно после этого обета она родилась, — словом, всю свою, как ей казалось, удивительную историю, которая неотвратимо толкала ее на путь служения богу.

К ее удивлению, на Голосеенко вся эта история не произвела никакого впечатления. Он недоуменно смотрел на Ирину и никак не мог понять, почему она должна отказаться от настоящей жизни и вечно стегать одеяла в обществе ворчливых старых девиц и вдов. Он не издевался над ее отношением к родительскому обету, а просто старался понять, в чем тут дело. То, что у матери оказался не рак, а другая болезнь? Что ж тут такого, ведь и до обета не было точно известно, что у нее рак. Просто опасались врачи. Значит, зря опасались. То, что, после того как был дан обет, Ирина родилась? Ну так что же? Он, например, без всякого обета родился и все его товарищи тоже. Да и какое, в конце концов, имели право ее родители кому-то ее обещать? Уж если такое дело, пошли бы в монастырь сами. А она тут при чем? Она обета не давала?

Ирина спорила и старалась его убедить. Она очень хотела на него рассердиться, но не могла. Слишком было у него напряженно размышляющее лицо. Он не спорил с ней, он просто старался понять, и ему это никак не удавалось.

Так шептались они через решетку из ржавых железных листьев взволнованно и горячо, и со стороны можно было подумать, что они страстно объясняются друг другу в любви. На самом деле они вели долгий, не имеющий конца, теологический спор. Хотя если поглубже заглянуть в сущность этого спора, то он все-таки был объяснением в любви — долгим, непрекращающимся и, кажется, безнадежным.

Василий за свои двадцать три года влюбился в первый раз, зато уж влюбился так, что жизнь без Ирины казалась ему просто невозможной. Ирина, чтобы она ни говорила себе, как бы себя ни уговаривала, тоже была влюблена ужасно. Как ни странно, несмотря на разницу воспитаний и абсолютную противоположность взглядов, несмотря на то что всю жизнь прожили они в разных мирах, нигде не сталкивающихся, — несмотря на все это, если вдуматься, они удивительно друг к другу подходили. Оба были очень чистые люди, очень бесхитростные и душевно прямые. Каждый из них мог быть предан идее, или человеку, или коллективу так, что, не раздумывая, отдал бы всего себя целиком. Только вот идеи были у них очень разные и коллективы тоже. Я говорю: коллективы, и не знаю, можно ли назвать коллективом двадцать или тридцать молчаливых, приниженных монахинь.