— Так вот, вселив мою «душу» в другое тело, вы дали мне вторую жизнь. Джеффрису же, то есть его телу, вы заменили душу. То есть убили его. Так что, помимо прочего, возникает вопрос морального порядка: я получил вторую жизнь ценою смерти своего ближнего. Вы не можете не согласиться, что жить с таким сознанием — ужасно, невозможно. (Пауза.)
— Подтверждаю: мы убили Джеффриса. И признаюсь: мы и его обманывали. Мы говорили ему и его жене, что у него церебросклероз. (Пауза). Но довожу до вашего сведения: в действительности у него была быстроразвивавшаяся злокачественная опухоль в головном мозгу. Неизбежен был скорый летальный исход. Никакие силы в мире не могли бы спасти его. Его дни были сочтены. Немногие и мучительные дни.
— Так вот что... Гм...
— До этого вы не додумались. Диагноз полностью подтвердился при трепанации черепа. Мы обязаны были произвести ее, хотя шансов на спасение больного не было никаких. Чтобы проверить и убедиться. Вы удовлетворены?
— Гм... (Пауза.) Извините, профессор, но в таком случае возникает другой вопрос. Также принципиального порядка. В начале эры трансплантации сердец имели место чудовищные по своей аморальности преступления: человек мог быть спасен, но энтузиасту-экспериментатору понадобилось его сердце для пересадки кому-то. Гениальный безумец, фанатик может пойти на натяжку и выбросить ради эксперимента, пусть очень важного и интересного, из головы человека жизнеспособный мозг и заменить его другим. Допустим, что возникает подобное подозрение. Разве можно было бы опровергнуть его, доказать, что Джеффрис действительно находился в безнадежном состоянии?
— Наивный вопрос. Джеффрисом, как и вами, занималась, а также участвовала во всех ваших операциях, группа из пяти заслуженных медиков, а не какой-то один безумный фанатик. Произведено множество зафиксированных обследований. Мозг Джеффриса законсервирован, и эксперты могли бы убедиться в безошибочности диагноза и доказуемых выводов. Это удовлетворяет вас?
— Еще раз прошу извинить. Если отпадает криминальный момент, то все же остается этический. И голос совести, с вашего разрешения. Простите, но я должен скрупулезно и придирчиво проанализировать вопрос во всех аспектах. От этого будет зависеть то или иное мое решение.
— Допустим. Но вопрос совести, во всяком случае, исключается: не было такого, против чего она могла бы протестовать. Потому что никому нечего было терять. Перед нами находились два явных мертвеца. Со всех точек зрения мы были вправе пойти на эксперимент — попытаться скомбинировать из двух смертей одну жизнь.
— Простите, профессор, но Джеффрис не был мертвецом. Мозг был вынут из человека, который...
— Который не мог выйти из клиники живым, и жить ему оставалось не более...
— ...а медицинская этика требует...
—
(Дейвис пытается что-то вставить, но Браун повышает голос.)
— Я утверждаю: наш эксперимент — осмысленный и гуманный. Была одна смерть, через несколько дней последовала бы вторая. А мы одну жизнь все же восстановили. (Пауза.) А у вас какая-то упорная тенденция приписать нашим действиям элемент аморальности.
— Прошу извинить, профессор. Я уже говорил: мне необходимо всесторонне выяснить вопрос. Исчерпать без остатка. «Чтобы исключить», по выражению врачей.
— Хорошо, согласимся с этим. Еще раз попытаюсь разъяснить вам. Как я сказал, мы были
— ...Для подопытного подобная операция имела бы еще смысл в случае пересадки старого мозга в молодое тело. Мозга великого человека, которому важно было бы дать вторую, обновленную жизнь на благо общества. А вы воссоздали нелепого индивида, жалкую шутовскую фигуру, трагикомического гомункулуса, комбинацию из тела старого писателя, мозга молодого режиссера и сердца юной свиньи ради...
— А ради науки — это не на благо...
— Но я вправе протестовать против пересадки моего мозга в это малоприятное, дряхлое тело Джеффриса! Сунули в первое попавшееся под руку!
— Успокойтесь. (Пауза.) Да, в первое попавшееся. Иначе эксперимент неосуществим. На кого-то ведь должен пасть выбор. А на кого?
— Понимаю, но...