— ...И наконец, о самом главном,
— У меня нет своей семьи. Но я понимаю эту привязанность. И готов признать ее благороднейшей. Но в корне — она все же биологический примитив. А у мыслящего человека имеются еще и высшие идеалы — наука, искусство, служение человечеству.
—
— Почему? Вы высоко интеллектуальны и эрудированы. У вас есть свое искусство, которому вы преданы.
— Для меня нет его больше. Человек, составленный из двух, оказывается в парадоксальном, ложном положении. Для себя я Дейвис, для людей — Джеффрис. Кто же я на самом деле? И какой смысл в данном случае имеет это понятие «на самом деле»? Чем оно определяется? В моем «гибриде» оно утеряло всякий смысл. В литературном мире я не способен фигурировать в роли писателя Джеффриса — я не обладаю его качествами. В лучшем случае такой полностью «деградировавший Джеффрис» может вызывать лишь сочувственное сожаление. А в театральных сферах никто не признает режиссера Дейвиса в этом старом и обветшалом Джеффрисе. К тому же еще «выжившем из ума». Так что «на самом деле» я ни тот, ни другой.
— Но это ни в коей мере не означает, что вы вообще не способны никем быть. Не сомневаюсь, что и в вашем положении возможно неплохо приспособиться.
— Нет, профессор, в такой форме я не годен ни для общества, ни для себя. Для себя такое существование бессмысленно и вообще невозможно. Я годен только для вас. Как уникальный экземпляр сотворенного вами чуда. Для демонстрации меня на медицинской арене и на лекциях студентам. Впрочем, я представлял бы ценнейшую находку для антрепренеров. Сенсационный экспонат на выставках, эстрадах, телевидении, в цирках. Неплохой бизнес. На все пять континентов. Дело пахнет миллионами. Хотите пополам?
— Оставьте этот тон, если не хотите, чтобы я прекратил разговор.
— О, профессор, теперь и я очень рад — чувствую, что и вы меня понимаете. Принципиальность. В таком случае я могу раскрыть перед вами свою святая святых.
(Пауза, затем тихий голос Брауна.)
— Говорите же. Я слушаю вас.
— Я так любил Мери и детей... (Голос дрожит.) А теперь, потеряв их, я совершенно лишаюсь рассудка... (Пауза.) Я не могу жить без них. Но
— Я приобрел многое.
— Понимаю. Наука.
— В данный момент я думал уже не о науке.
— Почему? Ведь наука, а вместе с ней и вы, профессор, в выигрыше. Именно и только вы. Для остальных — стоила ли игра вообще свеч? Явно, нет. Джеффриса вы не исцелили, леди Мод вы не вернули ее Майкла, как не вернули Мери ее Чарли, а мне — моей Мери и детей.
— Но вторая жизнь вам дана. Реальный факт.
— Голый факт, пустая жизнь. Отвратная. Я выброшен из семьи, общества, не могу применить свой интеллект, профессионально работать. Я отказываюсь от такой жизни. И вдобавок жжет стыд. Как человека, получившего в собственность чужую, заведомо краденую вещь. Да еще какую. И какой ценой. Ценой чужой жизни.
— Вы не ответственны за это. Все произошло не по вашей воле и без вашего ведома. К тому же вы получили вещь, ставшую ненужной ее собственнику, бесполезную для него.
— И тем не менее. Ведь вместе с телом в меня перешла часть жизни Джеффриса, но не отданная добровольно, а отобранная. Я чувствую себя человеком, которому навязали имущество, украденное у убитого. (Пауза.) Небытие несравненно легче существования с сознанием, что вы живете чужой жизнью и ничто собственное не принадлежит вам — ни материально, ни духовно. Ни вы сами себе. Депрессивные настроения центробежно нарастают, угнетая до предела и неизбежно ведя к развязке. Как врач вы скажете, что все это — идея фикс. Но как врач вы не можете не понимать, что жить с такими идеями невозможно. (Пауза.) Ваше заключение, профессор?