— Красные ощипали меня, как гуся, — вяло пробормотал пилот, стягивая шлем с мокрой, большелобой головы.
Сквозь толпу протиснулся Коссовски:
— Что случилось, Альберт?
— Мы попали черт знает в какую головомойку и едва унесли ноги, — ответил пилот.
— Вы родились в сорочке, господин обер-лейтенант! — крикнул новичок, рассматривая пробоины.
Пилот удивленно оглянулся и вдруг раскинул руки:
— Пауль Пихт! Ты ли это? Я не верю своим глазам!
Новичок и пилот стиснули друг друга в объятиях.
— Вы знакомы, Вайдеман? — удивился Коссовски.
— Еще со Швеции, Зигфрид, — ответил пилот радостно. — Дети рейха наконец собираются вместе...
НАКАНУНЕ ЭРЫ
В солнечный и тихий день 30 июня 1939 года над бетонной полосой испытательного аэродрома в Ростоке пронесся с необычным ревом маленький самолетик. Он сделал «горку»
[20]и тут же зашел на посадку. Рев как будто захлебнулся. Из тесной кабины выбрался летчик. Он сорвал с головы шлем и ударил им по фюзеляжу.— Я жив! — закричал он подбегающим техникам и механикам.
Тут же по полевому телефону набрали номер главного конструктора.
Хейнкель схватил трубку:
— Ну как, Варзиц?
— Я рад сообщить вам, доктор, что ваш «сто семьдесят шестой» впервые в мире совершил ракетный полет!
— Как вы себя чувствуете?
— Я жив, жив!
— Сколько вы продержались, Варзиц?
— Пятьдесят секунд.
— Я немедленно сообщаю в Берлин, Варзиц. Приготовьте самолет к двум часам.
Хейнкель быстро связался с отделом вооружений министерства авиации и попросил соединить его с генерал-директором люфтваффе
[21], старым своим другом Эрнстом Удетом.— Дорогой генерал, — воскликнул он, услышав в трубке ворчливый голос Удета. — Я поднял свой «сто семьдесят шестой» в воздух! Очень прошу вас сегодня же посмотреть на него в небе.
— Зачем спешить, доктор? — спросил недовольно Удет, но тут знаменитый пилот, очевидно, понял нетерпение Хейнкеля и, помолчав с минуту, бросил: — Ладно. Ждите.
Во второй половине дня Варзиц еще раз поднял свой маленький самолетик.
Машина с короткими, будто срезанными крыльями, на маленьких, как у детской коляски, шасси взвыла так оглушительно, что механики зажали уши, испугавшись за свои перепонки. Огнедышащей ракетой «Хе-176» пронесся по аэродрому и взмыл вверх. Эрнст Хейнкель, владелец и главный конструктор всемирно известной фирмы «Эрнст Хейнкель АГ», не мог скрыть своего торжества. Его реактивное детище — первое в Германии — увидело наконец небо. Он был настолько захлестнут ощущением удачи, что не заметил настроения генерала Удета.
Прославленный ас первой мировой войны, хмурясь, слушал Хейнкеля и позевывал. Он, ведающий всей технической частью министерства и теснейшим образом связанный с авиационными промышленниками, на этот раз не хотел понять Хейнкеля, который расхвастался маленьким, ужасно свистящим попрыгунчиком.
— И это все? — спросил Удет, когда самолетик пронесся мимо них, отчаянно тормозя.
Хейнкель с удивлением уставился на генерала. Его большой нос начал багроветь, а веко кривого глаза дергаться.
— Право, доктор, вы настоящий энтузиаст, — Удет положил руку на плечо конструктора. — Но, боюсь, меня эти прыжки — вы не обижайтесь, если я назову их лягушачьими, — не привели в восторг. Впрочем, поздравьте Варзица. Он — храбрец.
— Разве вы не хотите поздравить его лично?.. Он был бы счастлив, — пробормотал Хейнкель.
— Простите, доктор. Я слишком долго ждал, когда же наконец ваш лягушонок оторвется от земли. Я спешу. До свидания.
Хейнкель неумело вскинул руку в нацистском приветствии. Как обиженный ребенок посмотрел вслед квадратной генеральской спине, резко повернулся и, подталкиваемый сухим горячим ветром заработавших винтов, по-старчески засеменил к дожидавшемуся поодаль Варзицу.
— Эти люди не заметят и божественного перста истории, — пробормотал Хейнкель, и Варзиц расценил эту фразу как невольно вырвавшееся извинение.
И хотя Хейнкель мог и не извиняться перед собственным летчиком-испытателем этой заранее смонтированной фразой, он действительно оправдывался, что не сумел объяснить Удету невероятность происшедшего.
— Все же сегодня великий день, доктор, — сказал Варзиц.
Летчик был взволнован неожиданным доверием Хейнкеля. Эта вспышка откровенности значила для него больше, чем само участие в решающем испытании реактивного самолета. Она заслонила собой и напряжение страшного пятидесятисекундного полета, и фантастичность перспектив, открывшихся ему там, наверху.
Но Хейнкель уже понял, что в раздражении сказал ненужную, очевидно опасную, фразу.
— Я уверен, Варзиц, ОН нас поймет, — напыжившись, проговорил Хейнкель. — Фюрер оценит наши усилия. Так что будем работать дальше.
В это время Удет, не заглянув, как обычно, в пилотскую «Зибеля», прошел в задний отсек, отделанный под походный бар.
— Пусть штурвал берет второй, а ты приготовь мне бренди, — сказал он шеф-пилоту и адъютанту Паулю Пихту.
Ледяное бренди вернуло генералу утраченную бодрость. Раздражение исчезло. К тому же самолет взлетел, а в воздухе Удет всегда чувствовал себя лучше.
— Ты видел эту лягушку, Пауль?
— Видел, господин генерал, — ответил адъютант.