Мир приключений 1971 г.

До его приезда я успел побывать в Ленинграде, где целые дни пропадал в Военно-морском архиве

Кому не знакомо ходячее выражение “архивные крысы”? Кто, когда так оскорбительно и несправедливо окрестил великих, безвестных тружеников?

Ведь это их заботами сохраняется история государств и народов. В документах, покрытых поэтической пылью веков, живут, не умирая, бесценные, неподкупные свидетельства больших и малых событий.

Я понял это, попав впервые в архив. Предо мной толстенные, отнюдь не запыленные папки с материалами об экспедиции Седова, дела Главного гидрографического управления.

Лихорадочно просматриваю, листаю разноцветные листки рапортов, донесений, официальных и частных писем… Тоненькая малиновая папка. Открываю. Личное дело Нагурского!

Тут же копия доклада морского министерства России царю о полетах Нагурского, а в личном деле летчика каллиграфическим почерком выведено, что на докладе “Государь Император соизволил начертать: “Прочли с удовольствием” — и поставить знак рассмотрения”.

В графе награды — удостоен ордена Св. Анны, а потом еще ордена — один, второй, третий — за боевые отличия в сражениях с неприятелем.

Казенное личное дело читаю, как роман. Оживает все, рассказанное мне Нагурским.

Вот он командует воздушными отрядами Балтийского флота. Как удивительны названия летных подразделений: “Люди”, “Есть”.

Перечитываю, делаю выписки, снова роюсь в бумагах.

А вот и рапорты самого Нагурского. Нужно переписать.

Документов в папках множество, и все это так интересно, что невольно читаю другие, совсем не имеющие отношения к моему герою.

Разве пройдешь мимо прошений и рапортов самого Седова об организации экспедиции, его тревог из-за нищенского снаряжения, жалоб на проволочки? И тут же хладнокровные, порой издевательские отписки чиновников.

Я тщательно просматриваю дела Управления морской авиации. С понятным волнением читаю боевые донесения Нагурского. Серая канцелярская книга заполнена записями контрольных постов Балтфлота о пролетевших самолетах. Снова встречаю имя Нагурского, день и час вылета его отрядов.

Наконец послереволюционные документы штаба, и снова Нагурский, теперь уже в должности “делопроизводителя” штаба…

В моих руках небывалое богатство!

Копии найденных документов я торжественно вручаю Нагурскому.

В первый же свободный вечер мы разбираем найденные мною свидетельства, продолжая разговор, начатый еще в Варшаве.

В поисках материалов о Нагурском я просмотрел множество журналов и газет тех лет. Среди обилия выписок была и такая: “…Первый полет аэроплана в России состоялся в 1909 году. Французский летчик Легонье на биплане Вуазена демонстрировал свое мастерство на “военном поле” в Гатчине… Биплан, загребая воздух, понемногу оторвался от земли и под ловким управлением летуна полетел, как стрекоза. Легонье с трудом удалось только два раза пролететь до двух верст по прямой на небольшой высоте; ему пришлось прекратить свой опыт на втором полете, при котором ветер пригнул его к земле, заставив спуститься на болото. Не обошлось и без несчастья: аэроплан увяз в болоте и слегка поломался, а пилот Легонье, выброшенный из аэроплана, зашиб колено”.

И вот теперь я показываю это свидетельство Нагурскому. Мне, бывшему летчику, особенно интересно узнать, как попадали в те годы в авиацию, как обучались. Из личного дела Яна Иосифовича я знал, что после окончания в 1909 году Одесского юнкерского пехотного училища он был выпущен подпоручиком в 23-й Восточно-Сибирский полк, квартировавший в Хабаровске. А потом?..

— Вот этого “потом”, — смеется Нагурский, — у меня в ту пору и не было. Человеку не родовитому, пехотному фендрику в захолустном полку никаких перспектив не открывалось. Единственная возможность чего-то добиться — учиться дальше. Уже через год я выхлопотал себе длительный отпуск и уехал в Петербург, где удалось поступить в Морское инженерное училище на отделение судовых механиков. И тут увидел полеты…

— Вроде такого, как Легонье?

— Так ведь тогда все только начиналось, но уже летали русские летчики, открылся императорский Всероссийский аэроклуб. А я был покорен совершенно…

Добившись зачисления в аэроклуб, Нагурский быстро овладевает примитивной (а значит, весьма ненадежной и опасной) техникой, сдает экзамен на звание “авиатора”; два полета по замкнутому кругу “без прикосновения к земле” и еще один “на высоте не ниже пятидесяти метров”.

Тем временем в Гатчине открывается военная авиационная школа. Там уже были новейшие самолеты, более серьезная программа.

В 1913 году поручику Нагурскому присваивается звание военного летчика.

Почти в то же время русскую общественность взволновало исчезновение трех полярных экспедиций: лейтенанта Георгия Седова, геолога Владимира Русанова и лейтенанта Георгия Брусилова.

Для их поисков снаряжаются экспедиционные корабли, и решено впервые использовать самолеты. Нагурский, уже успевший обратить на себя внимание, приглашен занять должность летчика.