Мир приключений 1975 г.

— Под нами хлебный магазин, я несколько раз видел, как разгружается хлеб из машины. Шофер перебирает его рукавицами, в которых только что крутил баранку. Экспедитор влезает в кузов, чтобы дотянуться до верхней полки, к его ногам сваливаются одна-две буханки. Бывает и похуже. После этого ты можешь брать хлеб блестящими щипцами, нести домой обернутым в целлофан, грязи на нем от этого уже не уменьшится. От милиции, помимо борьбы с преступностью, требуют выявления и устранения ее причин. Но ведь к нам попадает “выпеченный” жизнью преступник. Поэтому нашими силами здесь не обойтись и требовать устранения причин только от нас абсурдно.

Еще немного, и он схватится с Леней врукопашную, а тот сидит смирно, ничего не требует.

“ГДЕ ВЫ СТИРАЕТЕ?”

В силу привычки придерживаться определенной системы я решил обойти потерпевших в хронологической, по времени совершения краж, последовательности. В данном случае не было необходимости петлять среди домов, затрачивая лишнее время, но стоит раз изменить хорошей привычке, как вместо нее тотчас возникает дурная, а их у меня и так хватает.

Дверь первая. Только перед ней я вдруг вспомнил, что за термином “потерпевшие” стоят люди, которых обокрали. Странно, что такая очевидная мысль не приходила мне в течение двух недель, хотя все это время я только тем и занимался, что старался помочь им.

Сперва они ассоциировались с неприятными сообщениями о кражах, потом я рассматривал их как бесполезных в розыске преступника свидетелей, теперь считаю носителями важной информации. Вот и получилось, что явления второго порядка заслонили то главное, ради чего существует милиция, ради чего мне придется сегодня ночевать здесь.

Сейчас я позвоню и задам совершенно идиотский, с точки зрения потерпевших, вопрос: где вы стираете белье? И буду повторять его в пяти квартирах. Мои визиты могут вызвать недовольство, раздражение, даже насмешку, но я заранее должен признать естественной реакцию пострадавших людей.

Дверь открылась, и я попал в знакомую обстановку часа “пик”. Мама переодевала в домашнее ребенка ясельного возраста, он слегка попискивал, скорее от удовольствия. Папа крутил мясорубку и, увидев незнакомого мужчину — они меня, конечно, не запомнили настолько, чтобы узнать сразу, — тоже двинулся к дверям.

— Я из милиции по поводу той кражи…

Оба закивали, в ожидающих взглядах — надежда. Когда я сообщил о поимке вора, надежда переросла в уверенность. Теперь бы пригласить в горотдел и возвратить молодоженам отрезы на платья, костюм, свадебные подарки из столового и чайного серебра. Вместо этого я показываю носовой платок.

Нет, это не их платок, а на лицах — разочарование. Дело не только в стоимости украденного — в конце концов, у них все впереди, будут и костюмы и ложки, — обидно, когда обворовывают в самом начале самостоятельной жизни.

— Где вы стираете? — спрашиваю я.

Они удивленно переглядываются, а я смотрю на них с тем же ожиданием, с каким только что они смотрели на меня.

— В прачечной, — отвечает она.

— Это имеет значение? — раздраженно спрашивает он. — Да. В какой?

— Здесь, за углом. В общежитии.

Моя радостная улыбка передается им. Дверь за мной долго остается незахлопнутой.

Неужели совпадение? И я невольно убыстряю шаги.

Вторая дверь. Тут же после звонка па меня обрушился лай, значит, гражданин Сергеев принял меры предосторожности на будущее.

Он узнал меня сразу, прикрикнул на мордастого боксера:

— Булишь, на место! — Потом спокойно добавил: — Товарищ нас тоже охраняет.

Меня передергивает, и лицо потерпевшего Сергеева растекается в довольной улыбке. Она охватывает щеки, уши, переплескивается через очки на кончик носа и, скользнув по подбородку, стекает за воротничок. Только глаза остаются не тронутые этим разливанным морем веселья. Странное дело, но мне показалось, что именно эта улыбка заставила пса возобновить ворчание.

— Что же мы стоим, проходите же, проходите…

Теперь хозяин — сама любезность, будто после нанесенного оскорбления у пего гора с плеч свалилась.

— Вы думаете, я собаку из-за кражи взял? Нет, кража здесь пи при чем.

Меня это совершенно не интересовало, но Сергеев с увлечением продолжал:

— Собака — самое благородное существо на свете, сколько вложишь в нее внимания и любви, столько же взамен получишь, ничего не пропадет. Мой Граф умер за месяц до этой злополучной кражи. Я называл его Гришкой. Вот, взгляните…

Он порылся в подсервантнике, протянул мне фотокарточку.

— Симпатичная мордашка, — вежливо сказал я, — гораздо приятнее этой…

Я выразительно посмотрел на слюнявого Булиша, а он вывалил свою красную лопату, прихлопнул ставни глаз и дремлет.

— После Графа я не мог взять другую овчарку. — Сергеев вздыхает, и почему-то не глаза, а стекла очков становятся влажными. — А Булька еще дурачок, полная отдача будет не скоро.