Мир приключений 1975 г.

Наши головы забиты биотоками. Задолго до ученых этот факт установила народная мудрость, ведь говорят же: “Из глаз искры посыпались”. У меня ничего не сыпалось, но в голове словно электрические разряды, мыслями их, во всяком случае, не назовешь.

Когда Алеша вернулся, я все еще стоял посередине комнаты с транзистором в руках.

— Зачем не включили? Вот, смотрите, пустого места не будет. Чуть повернешь, музыка. Не любите?

— Люблю, Алеша. Где ты такой достал?

Это был уже не праздный вопрос. Я отчетливо вспомнил: японский транзистор фигурировал в списке украденных вещей: по бакинской краже на Восьмом километре.

— Измук, как увидел, тоже сразу спросил. Где мне достать? Нуришка купил, в комиссионном, большие деньги стоит. Мне на время дал. Добрый он. Пока послушай, сказал, когда надоест, вернешь.

— А тигренок тоже его?

— Как догадались? — искренне удивляется Алеша. — А-а-а, просто шутите. Нури о машине мечтает. Когда будет, за стекло повесит. Игрушка есть, машины нету.

В Алешиных глазах точно всплеск молока. Он заглядывает мне в лицо, приглашая посмеяться над причудами своего мечтателя-брата. Но мне не до смеха. Мне вспоминается: “Дядя, хде мой Усатик?” И еще возглас старика: “Нури! Приехал, иди в дом”.

— Значит, игрушку тоже на время, пока машины нет?

— Отчима стесняется. Смеяться будет: “Насос купил, на велосипед денег не хватило”.

Вот оно как получилось! Не ошибся Егор Тимофеевич, голоса у братьев одинаковые.

Без труда выясняю остальное. Мотоцикл Нури подарил отчим, а тот продал его брату, в рассрочку. Ему машина нужна, но пока пользуется и проданным мотоциклом. Редко, но берет, иногда на несколько дней. И вчера мотоцикл у Нури остался; Алеша ездил мать навещать. Восьмилетку Нури кончил, сейчас где-то работает. “Но вроде не каждый день. Не знаю, не поймешь его”, — сказал Алеша. Вот такие пироги.

Я, обжигаясь, пью чай. Красивый чай, вишневого цвета.

Что мне делать с тобой, Алеша? Как добавить к твоим несчастьям еще одно? Скоро все узнают, что вор и грабитель — твой брат. Не избежать и тебе злословия, каждому всего не объяснишь, рот не закроешь. А ты сидишь и доверчиво поглядываешь на меня своими кофейными глазищами. Если я промолчу, ты подумаешь потом, что я не поверил в твою честность, умышленно скрыл от тебя правду. Может быть, спросить напрямик: как бы ты поступил с человеком, который за кольцо и часы чуть не убил твоего товарища, который предал отца и родного брата, превратив отчий дом в место хранения краденого, который продал тебе мотоцикл и потом использовал его для преступлений? Я знаю, что ты ответишь, настоящий комсомолец, настоящий человек, не бросивший неизлечимо больного отца, не соблазнившийся материальными благами новой семьи. И все-таки он — твой родной брат, тот, кого ты называешь Нуришкой. Имею ли я моральное право подвергать тебя такому испытанию?

Думай, Алеша, потом обо мне как угодно. Моя совесть чиста: я не поверил свидетельству Егора Тимофеевича, я не поверил своим глазам, но я никогда не скажу тебе об этом, как не скажу сейчас, что еду за твоим братом, и вещи, которые я случайно увидел здесь, сегодня же будут изъяты, станут уликами. Я — сыщик, Алеша, и для меня твой Нуришка — “полосатый”, тот, кого я искал.

Все как будто правильно, но словно какая-то тяжесть придавила меня к стулу, и охотничий азарт пропал. Я понял, что так не уйду, что парень, сидевший рядом, для меня сейчас важнее сотни “полосатых”. Я — сыщик? Да нет, чего уж рядиться в чужие одежды. Я — сотрудник милиции, а если точнее — отдела внутренних дел Исполнительного комитета депутатов трудящихся. Теперь, когда преступник найден, главным нашим внутренним делом является судьба Алеши Наджафова. Я должен, я просто обязан помочь ему выстоять. А в чем сейчас может заключаться моя помощь, как не в правде?

— Двадцать девятого декабря мотоцикл тоже находился у Нури? — спросил я.

— Двадцать девятого?.. — удивленно повторил Алеша и, еще продолжая по инерции высчитывать дни, вдруг побледнел: уяснил смысл вопроса. А взглянув на меня, понял, что в ответе нет необходимости.

Он не сказал ни слова. Только по глазам — они потемнели и от этого стали словно бездонными — можно было понять всю меру несчастья, так неожиданно свалившегося на него.

Гнетущая пауза продолжалась долго, очень долго. Я мог бы многое сказать ему, но разве сейчас он нуждался в чьих бы то ни было словах?

— Запишите адрес, — наконец сказал он. — Вы и без меня найдете, я знаю. Хочу, чтобы вы нашли его быстрее, чем я.

Он вышел меня проводить.

— Будь здоров, Алеша. Я тоже хочу, чтобы ты знал: всегда к тебе будут относиться с уважением и Кямиль, и другие товарищи с химкомбината, и мы все — твои друзья в милиции. И еще прошу: не предпринимай ничего сам. Сгоряча он может натворить все что угодно.

Я миновал заборы и на первой же новой улице чуть не попал под мотоцикл. Родной мотоцикл с синей каймой по бокам и Эдиком в седле.

— Своих не давлю! — кричит он, резко затормозив.

Я с удовольствием плюхаюсь в люльку:

— Куда это ты разогнался?