Мир приключений 1985 г.

Как-то раз, почему-то сознательно сделав это в присутствии Флоры, я позвонил Марине, расспросил о самочувствии, твердо пообещав в свободное время все же докопаться до сути внезапных превращений безголосых в голосистые. Флора не подымалась, не уходила посреди разговора, не проявила никаких признаков заинтересованности. Она не подняла головы от машинки, но, я уверен, слышала каждое мое слово. Марина пообещала в ближайшее время зайти на корреспондентский пункт и передала привет от Николая Николаевича. Я так и не понял, был ли он во время разговора с нею. Но говорила Марина так, будто нас слышал кто-то третий. Впрочем, в таком случае мы были на равных. Ведь меня тоже слушала Флора.

В ту пору мы с Флорой работали над статьей, внешне очень простой, а по сути — едва ли не одной из самых каверзных за всю мою журналистскую практику. Я пытался защитить молодого педагога, которого, собственно, ни в каких конкретных грехах не обвиняли. Просто некоторые детали его поведения вызывали нервный зуд у коллег. Так, он разъезжал по городу на маленьком красном электромобиле собственной конструкции, в беседах с учащимися признавал, что любой педагог, как и всякий человек, может ошибаться (не подрыв ли авторитета воспитателя?), организовал поход на моторных лодках по пути древних варягов: Балтика — Ладога — Днепр — Черное море. Кроме того, этот педагог — а звали его, что я навсегда запомнил, Андрей Петрович Шагалов — на своих уроках истории предлагал учащимся писать дневники от имени Суворова (в ту ночь, когда он решился на переход через Альпы), Кутузова (перед последним свиданием с императором Александром) и даже не очень грамотного Степана Тимофеевича Разина… Может быть, во всем этом и были отступления от канонической педагогики. Но одно несомненно: все его бывшие учащиеся великолепно сдавали вступительные экзамены по истории в вузы. Много лучше, чем выпускники других школ.

Мне предстояло мягко, без нажима, без будоражащего пафоса доказать, что ребята не случайно любят Шагалова и что во всей ситуации нет никакого вызова остальным педагогам и районным органам народного образования. Работал я над статьей долго, несколько раз ее переписывал, отыскивая наиболее гибкие формулировки. Наконец Флора перепечатала статью и сказала:

— Удалось. Осторожно, точно, но вместе с тем смело.

И тут же отправилась на кухню варить кофе. Мир был восстановлен.

— Итак, я прощен?

— Может быть.

— Потрудитесь объясниться определеннее.

Флора засмеялась.

Я действительно походил на человека, застегнутого на все пуговицы, да еще натянувшего поверх костюма противомоскитную сетку — чтобы ни один комар не пробрался к душе и не ужалил. Наверное, это оттого, что, как бы я ни храбрился, многое и разное пришлось мне претерпеть за последние годы. И я оделся в панцирь, изготовленный из сверхпрочного материала: смесь ироничности с прямолинейностью. День, когда я перестал быть «господином Онегиным»… Собственно, почему день? Это был вечер. Над бульварами висел мелкий дождик, что часто случается в этом городе. Свет фонарей дробился, плыл по мокрому асфальту. В спектакле Юрий Ильенко пел Зарецкого — три фразы во время дуэли да две на балу у Лариных.

Зарецкому не хлопают. Его не вызывают на «бис». Его вообще не замечают. Пришел, ушел, что-то пропел. Таких партий в операх много. Нужны для создания фона и колорита. Но если говорить честно, то они попросту дань традиции. Полагается, чтобы новости сообщал специальный гонец. Вот он и возник в «Аиде» — опере крепко сбитой, нота к ноте, совершенной от первого и до последнего аккорда оркестра. Да, собственно, у него даже не партия, а несколько вялых фраз. Так и с Зарецким. Полагалось в ту пору иметь секундантов — он и возник. Онегин вполне мог застрелить юного поэта и без посторонней помощи. Наконец, нужна ли сама сцена дуэли? Достаточно было ссоры на балу и прощальной арии Ленского. Впрочем, сам Чайковский назвал «Онегина» не оперой, а лирическими сценами. И долго противился ее постановке на сцене. Видимо, чувствовал: сделано не все, что можно было, и музыкальная драматургия не так безупречна, как ему самому того хотелось бы. Может быть, именно партию Зарецкого он позже вычеркнул бы не дрогнувшей рукой… Не успел. Свободной минуты не нашлось. Но потомки забыли о сомнениях мастера. Что им до них? «Онегин» им пришелся по вкусу. Терпят и растянутый первый акт, терпят и Зарецкого…