Мир приключений 1985 г.

— Мне уже почти сорок лет. Это осень. Надеяться, как в юности, что явится голубой принц, смешно. И все же у каждого из нас есть какие-то иллюзии. Мы в них верим даже в очень зрелом возрасте. До самой смерти. Ты умеешь отбирать эти иллюзии. Каким способом, не знаю. Но Юре своим уходом из театра ты оказал медвежью услугу.

— Я ушел из театра потому, что считал это правильным. При чем здесь Юра?

— Можешь себе представить, сколько горьких минут довелось пережить Юре, ведь у него данные были много хуже твоих. А он остался. И пел. А это, если хочешь, требует мужества. Сейчас ты начал расследование, которое никому не нужно…

— Позволь, но ты сама просила… С твоей легкой руки все началось!

Марина бросила сигарету рядом с пепельницей, прямо на стол. Руки ее дрожали.

— Откуда я знаю, чего я на самом деле хотела? Узнала, что ты возвратился, пришла сюда… Пришла, чтобы поговорить о многом. И о Юре тоже. Вернее, о себе и о нем… Да и о тебе. Показалось, что ты меня сразу не узнал… Потому и разговор пошел у нас сразу же глупый. Мы с тобой в конце концов станем врагами. Может быть, мы всегда втайне друг друга недолюбливали.

Я поднялся.

— Тебе, Марина, пора идти. Тебя внизу ждут.

— А ведь есть выход, — сказала Марина.

— Не понимаю.

— Я спущусь вниз и скажу Николаю Николаевичу, чтобы он шел себе домой. Молчишь? Раз так, мы с тобой, наверное, больше не увидимся.

— Что-то я не вижу логики в твоем поведении.

— Эх, ты! — сказала вдруг Марина совсем просто, даже с какой-то будничной, кухонной интонацией. — Эх, ты! Ведь все мы люди, все мы чего-то ищем, мечемся… Тогда я говорила искренне. И сейчас тоже. Мне кажется, что это расследование ненужная штука. Как будто с нас со всех одежду сдирают… Всех тебе благ! И уезжай, если можешь…

Долго я сидел у стола. Я действительно чего-то важного не понимал. По крайней мере, тех страстей, которые движут и Мариной, и Николаем Николаевичем. Юра и Ирина — тут все как будто ясно. Но Марина… Что ей нужно?

Внезапно позвонила Флора. Я ждал ее звонка, но, конечно, никак не мог предположить, что наш разговор с ней будет таким добрым, легким. Он мигом смыл тяжесть с души.

— Ушли? — спросила Флора.

— Давно.

— Они вас мучили бессмыслицей и сомнениями?

— Что-то вроде этого.

— Когда же мы поедем в Закарпатье? К той самой певице, знакомой моей сестры… Адрес я узнала.

— А вы считаете это необходимым?

— Еще бы! Если не докопаемся до сути дела, то так и будем всю жизнь ходить испуганно-удивленными, как эта ваша Марина и писатель в очках. Завтра я приду без пяти девять.

5

В придорожном кафе, у села со странным названием Тухолька, мы выпили кофе. Флора села за руль. Серпантин карабкался к вершине горы, поросшей серо-голубым лесом. Это была знаменитая карпатская смерека — родная сестра наших елей и сосен. В прохладные дни карпатские леса стыдливо кутались в туманы, а в жаркие, как сегодня, над ними висело голубоватое марево. В окно рвался горячий пряный воздух. Было душно, и клонило ко сну.

— Пристегните ремень! — сказала Флора.

— На этой дороге автоинспекторы редкость.

— И все же пристегните. Я не такой опытный водитель, как кажется.

Почему она сказала «как кажется»? Угадала мои мысли? Вела она машину отлично. Не лихо, а разумно. Сбрасывала обороты именно там, где нужно было, в повороты вписывалась аккуратно, не пересекая белой осевой линии.

День был не просто жарким — он душил жарой. Воздух казался липким. Сосредоточенное лицо Флоры не давало мне покоя. Очарование молодости? У Флоры дерзкий взгляд и дерзкий язык. И удивительно длинная шея, мягко переходящая в плечо. Даже не определишь, где кончается шея, а где начинается плечо.

— С какой стати вы так подробно меня рассматриваете? — заметила Флора. — Что, у вас не было времени сделать это раньше?

— Извините, — смутился я. — Но еще древние греки, а может, кто-нибудь еще и до них открыл объективную ценность женской красоты. Да и вообще, мне дозволены некоторые вольности в разговоре. Я ведь вам в отцы гожусь.

— В слишком молодые отцы… Да и к тому же в приемные.

— Ну а в ином качестве я, кажется, никому никогда не годился.

— Вспомнили, что были когда-то Онегиным? В каждом Онегине, если к нему хорошенько присмотреться, сидит и пылкий Ленский, и рассудочный Гремин. Полагаю, сегодняшний Гремин был бы подписчиком журнала «Здоровье» и охотно помогал бы жене по хозяйству.

— Долго вы все будете меня корить Онегиным? Я ведь сам, добровольно ушел со сцены. Повинную голову меч не сечет.

— В том-то и дело, что речь надо вести не о повинной голове. Вы тогда просто струсили.

— Почем вам знать, струсил я или не струсил? Вы тогда пешком под стол ходили!

— Побоялись быть певцом средней руки. Вот и все дела.

— Не побоялся, а не захотел. И дело не в гордыне. Но всегда считал, что делать все надо максимально хорошо. Великолепно сработанная табуретка так же совершенна, как любая из пьес Шекспира. Честный и хорошо работающий столяр может на равных говорить с кем угодно — от Магомета до Гете включительно.

— И в журналистике вы надеетесь все делать максимально хорошо?

— Во всяком случае, стремлюсь к этому.