МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1989. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов

Душа Мэри была открыта нараспашку для каждого, кто нуждался хоть в самой малой толике заботы, — это было у нее от покойной матери, и она с первых же встреч уловила смятение в душе парня, с которым познакомилась в студенческом клубе в сочельник. Он так резко отличался от тех ребят, с которыми она была до сих пор знакома, — был неловок, даже неуклюж в манерах, в нем не было современного цинизма и той вызывающей развязности, которой подчеркнуто бравировали сверстники Мэри. А самое главное, в нем было нечто тревожное и непонятное, беспокоящее и притягивающее, в нем была загадка. И для ясной, пронизанной светом древней мудрости и вечной гармонии Мэри эта загадка представлялась чем-то темным и смутным, но тем притягательнее была она, эта загадка.

Мэри ни о чем его не спрашивала, и он, со страхом ожидавший ее расспросов в первые дни знакомства, немного успокоился, он жил теперь в одном измерении — одним только настоящим, только сегодняшним днем, без прошлого и без будущего, потому что, когда нет прошлого, не может быть и будущего, без корней не может быть и плодов. Но он понимал: его жизнь наполнялась за счет ее жизни, питалась и жила соками ее жизни, не отдавая ничего взамен.

В ее глазах, доверчиво и широко раскрытых, полных любви и нежной покорности, ему чудились укор, ожидание — ну когда же ты откроешься, милый… любимый… Во рту в такие мгновения становилось сухо, дыхание перехватывало, сердце сжималось. И он с силой стискивал веки — всего лишь на мгновение, чтобы отмахнуться от страшного видения, спрятаться от накатывающего на него ужаса. Сколько так могло еще продолжаться? Он чувствовал, что придет, обязательно придет неотвратимый в своей холодной логической неизбежности миг, когда все вдруг обрушится, когда ухнет и рассыплется весь этот чудесный мир, в который он пробрался, словно вор, обманув подаренную ему нежность.

И однажды он не выдержал. Это случилось февральским днем, на окраине одного маленького города неподалеку от Лондона, куда они выбрались на очередной уик-энд. Весь день по-весеннему пригревало солнце, и лужи на асфальте казались большими, новенькими зеркалами, амальгама которых только-только вышла из ванн зеркальной мастерской. Солнечные лучи пылали в них так, что было больно смотреть, и на память невольно приходило сказочное зеркало Алисы, которая прошла через него в Страну Зазеркалье.

Виктор и Мэри все утро гуляли по окрестным лугам, снег на которых почти весь стаял, и сквозь прошлогоднюю бурую траву на пригорках уже пробивалась зелень, пока еще робкая, бледная, но зелень, весенняя травка, вестник пробуждения замершей было на зиму жизни. Робкие восковые подснежники вызывали щемящую нежность своей беззащитной неуверенностью перед коварным, неустойчивым теплом, скупо изливавшимся на них со стылого неба, по которому порывистый ветер гнал обрывки хмурых серых облаков. Облака скучной темью то и дело наползали на робкое еще солнце, и тогда становилось пасмурно, сыро и холодно и все вокруг пробирало ознобом. Но затем ветер нетерпеливо срывал облака с солнца, и оно, воодушевившись, опять заливало все вокруг светом и теплом, и на душе опять становилось легко и радостно.

Они остановились у старой, причудливой, коряжистой ветлы, склонившейся над заброшенным, давно не чищенным прудом, окаймленным по берегам серой и рыхлой ледяной крошкой, но посередине уже пылающим ярко-синим зеркалом дышащей холодом воды, и Мэри откровенно залюбовалась этим маленьким кусочком деревенской Англии.

— У нас такого нет, — сказала она с грустью и тут же добавила: — Такой тихой… такой спокойной красоты…

И вздохнула.

— И у нас… — неожиданно для самого себя признался Виктор. — У нас… в Южной Африке…

Она удивленно вскинула на него глаза — черные, как уголь. Ему показалось, что взгляд ее обжег его, и он заторопился со словами, боясь, что если остановится, не выскажет все, что так терзало его все эти недели, не объяснится, случится непоправимое, страшное, что сломает всю его жизнь.

Она слушала его молча, опустив глаза и ковыряя подобранной ею сухой веткой серую ледяную кашу у кромки берега, и лицо ее было бесстрастно, какими могут быть только лица на Востоке, где люди тысячелетиями оттачивали искусство скрывать свои мысли. А ему казалось, что в уголках ее тонких губ застыла горькая брезгливость: он, Виктор, тот, кому она отдала всю свою душу, всего лишь сластолюбивый расист, решивший для разнообразия и остроты ощущений пошалить, но так, чтобы об этом никто не знал в обществе, к которому он принадлежит!.. И вот… старые вариации в духе «Чио-чио-сан»? Белый человек заводит на чужбине роман с цветной женщиной… роман нескольких недель, может быть месяцев, роман без конца… вернее — с так хорошо всем известным концом!