Мир приключений, 1990 (№33)

Передние машины влились в поток. Хогард последовал за ними по проспекту, образованному пятидесятиэтажными коробками. Он вспомнил, что в первые дни своего пребывания в Джанатии все поражался немыслимому множеству машин на улицах столицы. Потом понял: салон машины — единственное место, где можно дышать без маски. Для многих машина была не столько средством передвижения, сколько местом ночлега, по сути, домом на колесах. Безмашинные граждане на ночлег выбирались из города — все-таки загазованность меньше. Дешевого фильтра в маске хватало ровно на восемь часов — время сна на надувном матрасике где-нибудь на обочине. Но в том воздухе, что можно было высосать через фильтр, кислорода было недостаточно — отсюда бледность на лицах и трупы астматиков на обочинах.

На высоте десятых этажей на искусственном облаке проецировались разноцветные призывы: “О себе думай!”, “Наша надежда — пророк Джон”, “Глупо иметь двух детей, еще глупей не иметь двух машин “Уют”, “Раздельное проживание укрепляет семью. Покупайте два “Уюта”. Эти призывы чередовались портретами пророка и генерала, рисуемыми лазерными лучами на облаках и на фасадах зданий. Реклама работала вовсю. Пестро одетые толпы двигались по тротуарам вдоль витрин. На большинстве — маски телесного цвета, но странной формы. Попадались плотные группы людей в демонстративно серых или черных масках — это были язычники разных толков. Хогард по разрисовке курток и балахонов уже мог различать гилозоистов, утверждающих одухотворенность материи, способной ощущать и мыслить; тотемистов — в масках, напоминающих лица животных, наших братьев по крови, происхождению, среде обитания; зороастрийцев в белых одеждах с оранжевой окантовкой, почитателей четырех элементов — воды, огня, земли и воздуха; анимистов, одушевляющих силы природы; маздеистов, у которых Митра — бог небесного света, солнца и чистоты. Улица жила насыщенно, и мерцающий на фасадах призыв “Природа консервативна, она не любит перемен. Следуй природе”, видимо, не срабатывал.

Машины в потоке двигались со скоростью пешехода, и Хогард замечал временами какие-то завихрения вокруг группок язычников.

Люди в костюмах бронзового цвета — лоудмены — затевали драки, которые как-то быстро затухали.

Выделялись белыми касками и черными пластиковыми щитами центурионы, дежурившие в паре с роботами-андреонами возле припаркованных у панелей машин. Полиция бдила.

А вот что-то новое: красная продольная полоса светофора неожиданно перечеркнула перекресток, пропуская пешую колонну, охраняемую бронзовыми лоудменами. Во всю ширь улицы был развернут транспарант “Мы принюхались!”, а замыкал колонну, довольно длинную, на десять минут стоянки, лозунг: “Все не так плохо, как кажется”. Боковые лоудмены иногда выкрикивали в микрофоны сентенции вроде “Лучшая новость — отсутствие новостей!” и “Кто-то должен иметь привилегии!”.

Наблюдая за этой неожиданной демонстрацией, Хогард включил рацию. Он не стал ждать отзыва.

— Нури, не спеши, я немного опаздываю.

— Понял, — ответил Нури. — Я на месте.

Наконец колонна функционеров консервативной партии, весьма активной и даже воинствующей — Хогард это знал, поскольку следил за политическими течениями в обществе, — истаяла.

Политическая жизнь в Джанатии была весьма пестрой и запутанной хотя бы потому, что влияние той или иной группы зависело не столько от ее численности, сколько от доступа к средствам информации. Консерваторы занимали место между лоудменами и агнцами божьими, именно они обеспечивали массовость радениям агнцев. Хогард отдавал должное пропаганде защитников статус-кво, умело направляемой людьми грамотными и умными. Диапазон средств воздействия был весьма широк — от вот этих консерваторов с их универсальным лозунгом “Мы принюхались” до сектантов-непротивленцев и агнцев божьих, ведомых пророком. К ним же примыкает полиция, полулегальные формирования лоудменов с генералом Баргисом во главе и бандитский синдикат Джольфа. И вся эта мощь против язычников, всерьез не принимаемых и никем не признанных, которых вроде бы и не существует. Не много ли?

Язычество многообразно в проявлениях своих, в нем каждому есть место по душе и убеждениям, нет нетерпимости. Хогард не видел реальной альтернативы язычеству в стране, где природа поругана и исчерпана.