Мир с членистоногими

Некоторые вывески были широкие, и вдвоем их сдергивать было бы легче, но Лёнька всегда был осторожный, он смотрел со стороны, только подсказывал, где ещё висит наша добыча. Украшения на деревьях мы не трогали, ветер и без нас сдирал их со стволов. Мы решили, что вешать на деревья — смешная глупость. Кора не ровная и листы отклеиваются сами. Они даже дрожали на ветерке, Наверное, мест на домах и заборах не хватиало, вот их и цепляли, куда попало.

Нам никто не мешал, все готовились праздновать. Только раз сосед из Лёнькиного подъезда немного нас обругал. Но мы знали, что он сам — пьяница.

Мы уже перешли на соседнюю улицу, да тут Лёнька отвлёкся на пленных немцев: они разбирали остатки дома, который перед этим сами разбомбили. Их, как и нас, на выборы не пускали. Пока Лёнька показывал им язык, какая-то чужая женщина подкралась, схватила меня за воротник и потащила куда-то, прихватив оторванные плакаты. Я подумал — в милицию, но нет. Там было несколько мужчин в обычной одежде. Женщина рассказала им, что я уже пол-улицы разорил, и свалила на стол всё, что насобирала и обманула их, что меня хорошо знает и что она ещё раньше видела, как я на заборе писал ругательные слова. Только в тот раз я убежал, и она не успела меня поймать. А плакаты я срывал, потому что под ними плохие слова были намалёваны, и они слова эти закрывали. И у меня, видимо, как раз мела не было при себе, а то бы я прямо на плакатах это слово и написал.

Я сказал этой тетке, что писать умею только одно слово, меня папа научил. И я, правда, писал его. Два раза. На папиной газете, а не на заборе.

— Вот это слово тебя папа и научил! Такой же хулиган, наверное, как и ты.

Я всегда хотел быть таким же, как папа и не обиделся ничуть. Ну и что? Если папа — хулиган, так и я буду хулиганом.

— Спасибо за помощь, гражданка, можете идти. — Сказал ей какой-то главный таким громким голосом, как на утреннике. — Мы сами разберёмся, кто и с какой целью мешает нам выразить свою волю на выборах. — Эти слова я тогда не вполне понял, и мне было не ясно, о ком это он говорит. Наверное, какие-то нехорошие люди мешают ему и другим начальникам.

Она ушла, а ко мне подошел пожилой мужчина и потрепал меня по голове, как будто он мой папа. У него на груди был орден: красная звезда, такая же, как у солдат на пилотках, но побольше. Называть его нужно было дядя Василий. Папа был моложе и красивее, у него орден был даже лучше: почти круглый, с красным знаменем. Я видел его в шкафу на папином пиджаке.

Дядя Василий усадил меня перед собой на стул и сразу приказал строгим голосом:

— Давай, рассказывай, чему там тебя твой отец научил.

— Могу показать, — гордо сказал я, попросил карандаш и накарябал у него на бумажке то, чему научился. — Но только неправда, что я писал это на заборе.

Он сразу поверил, что я на заборе своё слово не писал, да и на плакатах, которые притащила вредная тетка, ничего написано не было: он всё проверил, но всё равно пристыдил:

— И до школы не дорос, а хулиганить уже научился. Ну, сам подумай, художник рисовал, потом печатали в типографии, люди расклеивали по всему городу, а ты — раз-два, и всё испортил. Или послал тебя кто-то?

Я и без него знал, что строить всегда труднее, чем потом ломать. Но лучше делать хоть что-то, чем совсем ничего. И я попытался это объяснить:

— Рисовать я немного умею и приклеивать к стенкам я тоже могу, но у меня клея нет. Всё самое интересное взрослые забирают себе. Но я же не каменный и не деревянный, мне тоже хочется самому. Потом, может быть, я тоже научусь рисовать хорошо. А ломать я уже и сейчас умею. Думаете, это так уж легко? У некоторых получается только всё разгромить, да раскидать. Мне в нашем садике все дети завидуют!

— Так ты герой! Лучше всех безобразничаешь? — сказал он строго. — Ты хоть объясни мне, что тут интересного — ломать?

— Как это — что интересного? Ну, если нужно узнать, как там всё устроено, внутри радиоприемника, что нужно сделать? Разломать. Вы, дядя Василий, когда были мальчиком, тоже так делали. Только забыли.

— Тогда приемников не было. Репродукторы были, на столбах. Не доберёшься.

— Ой, как вы бедно жили, — пожалел я, — а мясорубки у вас были? А стулья?

— Были, были. Да мы что-то отвлеклись. Расскажи лучше, кто тебя подговорил уничтожать агитационные материалы. — Он покашлял, сдвинул брови и показал толстым пальцем на кипу, сваленную на соседнем столе.

— Никто, — ответил я, и опустил голову, — сам придумал. — Мне уже было ясно, что гордится тут нечем.

— Сам? Интересно. И кому же ты хотел этим навредить? Рабочим людям?