Мир сновидений

ВРЕМЯ

В стороне восхода жило племя,

Времени молившееся. Храмы
возвели ему в священной роще,
на обрыве над потоком быстрым.
Издали блистали крыши храмов,
далеко жрецов звенели хоры,
еще дальше разносилась слава
Времени и веры их жестокой.

Время ведь не статуя из камня,

рукотворный образ иль природный,
не идея, не пустые бредни,
Время — это страшный зверь, который
требует труднейшей, высшей жертвы:
сотню юношей прекрасных, смелых
каждый год на повороте лунном.
Стон и плач тогда в стране восточной,
горе тяжкое у всех на сердце.

Но жрецы поют в священной роще,

храмы обходя при лунном свете:
«Велико, сильно, жестоко Время!
Ты могущественней всех на свете,
ты взревешь — и горы раскрошатся,
ты дохнешь — и стены распадутся,
а когда ты по земле проходишь,
никого в живых не остается».

Жрец мне рассказал одну легенду

вечером, когда совсем стемнело,
лишь святой поток в ночи струился
и вода звенела на порогах.
Ветер спал, и роща, и далеко
Гималаев ледники сверкали.
Старика глаза блестели ярко,
когда начал он рассказ свой чудный:

«Наступил черед и месяц жертвы.

Юношей по одному приводят,
скованных, а на глазах повязка.
Отворят врата, опять закроют —
никогда назад им не вернуться.

В жертвенной толпе был парень смелый,

точно пальма стройный, он прекрасен
был лицом, как Будда, — радость взору,
матери опора и надежда,
старцам помощь, девушкам — любимый,
украшение всего народа.
Своего он часа ожидает
молча. Рядом мать вздыхает, плачет.

Миг настал. Его толкают в двери,

он звериный слышит рев, он чует
на своем лице дыханье смерти —
вдруг повязка с глаз его упала:
он узрел, чего никто не видел,
то, что смертным видеть не годится.

Перед ним богиня — злое Время:

вполовину — ящер, весь в чешуях,
вполовину — дева- молодая,
а в глазах у ней огонь, как в пекле,
там кипят на дне пожаром страсти;
вот к нему протягивает руки,
чтобы сжать в чудовищном объятье…

Супротив стоят одно мгновенье

Время и герой, бесстрашный духом:
глядь — колени зверя задрожали,
взор потух и опустились руки;
нежно и легко, как летний вечер,
юношу она поцеловала.

И герой из подземелья вышел,

только ликом был смертельно бледен.
Он покинул мать, сестер, он бродит
по лесам, вершит работу духа,
что в веках не сгинет, не исчезнет.
Зубы Времени его не тронут,
он над смертью одержал победу:
то, о чем другие лишь мечтали,
он, мечты воитель, созидает».

Так служитель храма мне поведал

вечером, когда совсем стемнело.
Молча я сидел, молчал рассказчик.
Гималаев ледники померкли.
Лишь святой поток в ночи струился
и вода бурлила на порогах.
Наконец священника спросил я:
«Неужели с той поры герои
Время никогда не побеждали?»

Ярко старика глаза блеснули,

руки на груди скрестив, он молвил:

«Каждый раз мы Время побеждаем,

когда мысль в душе у человека
зародится, за пределы жизни
вырастая, смертного сильнее.
С той поры, всему на свете чуждый,
людям господин, он все же в рабстве,
потому что он, мечты воитель,
стал подножьем собственной идеи».

«Что, если мечту он запятнает?»

«Будет он повержен, уничтожен,

а мечта в другом найдет жилище,
точно буря путь в сердцах проложит».

Длилась ночь, и хищники проснулись:

леопард из дебрей леса вышел,
тигр — темный ужас караванов,
лев — стрелков ночное наважденье.
Ветви гнулись, и шуршали травы,
дальний рык ночной прорезал воздух.
Вспомнил я про Время — страшный призрак
и спросил, невольно содрогнувшись:
«Неужели Время не погибнет,
никогда народ не будет счастлив?»

Он как будто не слыхал вопроса.

Молча он сидел, молчал я тоже.
В небе загорались звезды — так же
у людей в сердцах мечты горели;
и почудилось мне пенье хора
в шуме вод священного потока:
«Велико, сильно, жестоко Время!
Ты могущественней всех на свете,
ты взревешь — и горы раскрошатся,
ты дохнешь — и стены распадутся,
вечно лишь святой реки теченье,
бесконечно лишь стремленье духа».