Мир Стругацких. Полдень и Полночь

Арсен, закусив губы от напряжения, перезаряжал ружье, и Анита, заорав, выхватила брус из колеса телеги, метнула его вверх. Это отвлекло сапыгу; ударив крыльями, она дернулась в сторону, потеряла драгоценную секунду, и ее голова размером с футбольный мяч тоже разлетелась от выстрела.

– Молодец! – крикнул Арсен, начал поворачиваться, поскользнулся на хромой ноге и выронил ружье. – Ох, молодец, я бы с тобой…

Анита закричала, потому что последняя сапыга вылетела из-под обрыва и неслась к Арсену со спины, она была уже в секунде от него, уже выставила свое жало-яйцеклад, ему было уже никуда не деться.

Сейчас острый хитин пробьет кожу и мышцы, отравит парализующим холодом, загонит внутрь жадное, чужое, которое изгрызет и измучает. И Арсен будет кричать, как кричал Кун, и умирать будет долго, потому что никто для него из любви не сделает того, что было сделано вчера на ферме. Анита уж точно не сможет, она не такая.

И если тайну Эксперимента он угадал правильно, то Арсен опять окажется на больничной койке в Ереване с раздробленной ногой, и ему будет двадцать пять, и будет восемьдесят восьмой год, и мир будет полон смерти, потерь и всего, что этому миру предстоит.

Анита поняла, что крик висит в воздухе, и что это – её крик. Она закрыла собой Арсена, и лапы сапыги вцепились в ее плечи, чуть царапая кожу сквозь одежду, и в ее груди торчит жало размером с заправочный пистолет, и по всему телу от него расходятся волны ледяной боли. От сапыги пахло старым чуланом, немытыми волосами и горячим пластиком. Кожистые крылья застыли. Огромные фасетчатые глаза поглощали свет сотнями идеально выпуклых шестиугольников. Что-то горячее, чужое пошевелилось в груди Аниты, и жало потянулось наружу. Сейчас отлетит и нападет на Арсена.

– Хрен тебе, не уйдешь, – сказала Анита, размахнулась немеющей рукой и глубоко вонзила в тело сапыги свой крюк. Качаясь, совсем не чувствуя отнимающихся ног, похромала к обрыву. Десять шагов. Пять.

Арсен что-то ей кричал, все было как сквозь вату. Кажется, он просил, чтобы она остановилась. Или говорил ей о бессмертии. Или вообще молчал, и его не было, и Города не было, и Эксперимента.

И самой Аниты не было. Никогда.

Она проглотила горькую вязкую слюну во рту и, не оборачиваясь, шагнула с обрыва в черную, прохладную, тянущую сердце восторгом падения бездну.

– Продолжаем, – сказал Наставник. Анита сидела на синей в белую полоску кухне в своей хорошенькой квартирке в доме на Офицерской. Над чайником струился пар – он только что вскипел и отключился.

Анита схватилась за грудь – сердце билось часто, ледяная тоскливая боль никуда не делась.

– Ты от нее не умрешь, – сказал Наставник и помешал кофе в красивой фарфоровой чашке. – Ты ее вскормишь, перерастешь и посмотришь, что из этого выйдет…

Зазвонил телефон. Анита была под домашним арестом, но отвечать на звонки ей разрешалось. Плохо видя из-за слез, держась за стенку, она прошла в прихожую, сняла трубку.

В трубке молчали.

Она знала, кто это был. Знала, что он не увидит, но опустилась на колени и долго так стояла, держа трубку у уха.

– П-простите меня, – сказала она, когда голос наконец послушался. – Простите меня. Простите. Простите.

Собеседник молчал, но Анита слышала дыхание.

– Что мне сделать? – спросила она. – Пожалуйста, скажите.

– Из окна прыгни, тварь, – наконец сказал тот, кто ей позвонил. – Открой и прыгни. Ты на шестом этаже? Должно хватить.

– Вы правда этого хотите? – спросила Анита, чувствуя, как то, что было у нее в груди, начинает грызть острыми зубами. – Вам станет легче?

Она поднялась с колен, прошла на кухню – за столом никого не было, пенка на кофе чуть-чуть вращалась. Анита широко раскрыла окно, поставила руки на подоконник.

– Если вам станет легче, я, наверное, прыгну, – сказала она, стараясь быть честной. Было страшно, но раз надо – то надо.

– Мне не станет легче, – медленно ответил отец убитого ею мальчика. – Никогда уже не станет. Закрой окно, дура.

И он положил трубку.

Анита стояла у окна, уперевшись горячим лбом в пластиковую перекладину. Снаружи была нежная осенняя ночь – тополя роняли листья, где-то лаяла собака. У подъезда был припаркован патрульный автомобиль.

Во двор въехала еще одна машина. Остановилась под фонарем. Из нее вышел человек – высокий, крепкий, почти совсем седой. Прихрамывая, он сделал несколько шагов к дому, остановился, поднял голову и посмотрел прямо на Аниту.

Не двигаясь, они долго-долго смотрели друг на друга сквозь ночь.

Майк Гелприн Моль

Совладелец частного сыскного агентства «Иголка в стогу» Герман Иванович Солдатов слыл человеком обстоятельным. Правда, когда Солдатов служил в санкт-петербургской сыскной полиции в должности надзирателя, считался он, напротив, ветрогоном и выжигой. Знался с ворами, с картёжниками, с хипесниками и прочей сомнительной столичной публикой. В притоны захаживал запросто, в воровские малины и на квартиры, где играли на интерес. Немудрено, что до старшего надзирателя Солдатов не дослужился, а был по-тихому из уголовного сыска отчислен и уволен в отставку без выплаты содержания.