Мир Стругацких. Рассвет и Полдень

Прогрессоры тут не помогут – сама суть идеи в их неотличимости от остального населения. А тут поди-ка. Медведи и русалки… Нет, ну климат, конечно, надо бы попробовать поправить – трех процентов суши маловато… Но это мартынам, а русалки-то что скажут?

– Я из глайдера давно уже забрала акваланги, – сказала Марта. Она уходила, вернулась, принесла ему «водной пищи» – ягоды были плотные, солоноватые, размером с крупный виноград. – Ешь, не кривись, полезное! Я образцов набрала для анализа. Только, Глеб, я сейчас узнала, что медведи твои – не буду я их мартынами называть, отстань! – ночью дом наш и глайдер обложили ветками и подожгли. Глайдеру ничегошеньки не сделается, я знаю. А дом сгорел. Ты ешь, ешь. Медведи на тебя очень злы. Поскорее нырнуть в глайдер – и к кораблю. Помощь вызовем. Комиссию по контактам. На Землю… Пусть разбираются…

Подъем с глубины вслепую был для Глеба мучителен. Валтамери прощались с Мартой с ласковой тоской, будто скучали по таким, как она.

– Я вернусь, – сказала им Марта. – Когда-нибудь… После всего… Вернусь к вам.

Глеб почувствовал руку на щеке – это была его русалка, та, что говорила с ним на горе.

– Спасибо, Глеб, – сказала она. – Моя сестра умерла этой ночью. Но перед смертью она вернулась!

Глеб прижался губами к ее руке, и женщина удивленно рассмеялась.

На берегу воняло гарью, плавленым пластиком, мертвой биомеханикой. Обгоревший, измученный глайдер не узнал Глеба, пришлось Марте отжимать панель под его брюхом и вручную вводить доступ – она нервничала, говорила зловещим шепотом:

– У деревьев сидит один… маленький. Наверное, сторожить оставили, сейчас тревогу поднимет… Ну быстрее же, Глебушка. Залезай в кабину, не забудь, что ты теперь – пассажир. Временно, конечно, потом полетаешь! Ну куда ты?

Глеб слепо шагнул туда, где шелестели листья, – к лесу, где сидел на страже Ниири, готовый позвать своих взрослых, чтобы разобрались с нехорошими пришельцами.

– Ниири! – сказал он громко, стараясь почетче выговаривать звуки. – Глеб… каарху… друг… уусва!

Мартынчик подошел, потерся мохнатой головой о Глебову руку.

– Уусва, – пропел он тихо. – Глеееб, анееки.

– Что он сказал? – спросила Марта, когда кабина закрылась за ними и оплавленный глайдер, дрожа и чуть постанывая, оторвался от камня.

– Попросил прощения, – ответил Глеб. Ему вдруг пришло в голову, что они уже сегодня покинут планету, на которой провели почти две недели, но так и не дали ей названия, под которым она войдет в списки Комкона.

– Как русалки называют эту планету? – спросил он.

– Ота-эла, – ответила Марта. – «Мы здесь есть». Странно, да?

– Нормально, – сказал Глеб. Ему показалось, что что-то светлое мелькнуло перед лицом – это, конечно, было невозможно, но показалось ведь. – «Мы есть» – это важно.

Андрей Таран Земляника на пальцах

Со стен замка Бау армия походила на тучу саранчи, пожиравшую окрестные луга.

– А мы, значит, словно кус сахара лежим на пути сонмища, – пробормотал отец Кабани, маясь от похмелья и страха. – И пусть столь гигантский приз не вместит ни одна глотка… сотни малюсеньких челюстей обгрызут его по крупице. Обслюнявят, значит, и схрумкают…

– И оттого мне нужна ваша горючая вода, дорогой друг! – сказал барон Пампа. – Знаю-знаю: баронесса категорически против. Но мы ведь не станем ее пить! Мы со всей щедростью угостим ею наших новых друзей!

– Не стоило отсылать останки отца Аримы и его собратьев привязанными к телеге в непотребных позах. Каюсь: тогда я сам, учитывая визит в ваши замечательные погреба, счел идею превосходной. Но, в конце концов… они были солдатами Святого Ордена.

Барон насупился и промолчал.

Армия растекалась под стенами замка огромным масляным пятном. В авангарде плелись разномастные толпы рекрутированных арканарцев: вчерашних лавочников, ремесленников, бродяг, мясников, пекарей, зеленщиков, грузчиков и портовых нищих – всех тех, кто не сумел вовремя вывернуться из-под железной длани Святого Ордена. Будто коровье стадо, брели они к месту забоя, и в согнутых спинах, в опущенных головах и вялом разброде всякий опытный воин без труда угадывал одну лишь слепую покорность. Среди этого людского месива, набранного скорее для очистки города, чем для помощи в сражениях, более-менее пристойно выглядели шеренги Патриотической школы и бывших королевских гвардейцев.

Вслед за низким сословием двигался отряд благородных донов. Пестрые вымпелы трепетали на ветру, лихо топорщились усы, плащи – чаще ветхие и в заплатах, реже расшитые жемчугом и золотом – хлопали за спинами бравых всадников. Безлошадные доны, слишком бедные, чтобы позволить себе боевого коня, но слишком благородные, чтобы месить сапогами дорожную грязь, заняли обоз. Их вопли и перебранки перекрыли даже скрип телег, мычание, мекание и блеяние скота, злые окрики возничих и визги пьяных шлюх.

В арьергарде шли роты орденской конницы – три идеальных каре молчаливых черных бойцов, в надвинутых на лица клобуках, с ровными рядами вздернутых к небу пик.

Взглянув на монахов, барон Пампа озабоченно прикусил пышный ус.