Мир тесен

Стог был щетинистый и мокрый. Пахло прелью, прибитой дождём, хлебной пылью. Гриша, принимая на себя тысячи брызг, сделал в нём удобную пещеру. Устроившись в её теплом логове, они почувствовали вдруг, как промокли и озябли. Они были безмерно счастливы и несчастливы. И каждое мгновение помнили о купленном билете и о том, что поезд уходит в четверть седьмого. И не могли понять, почему даже сегодня потеряли так много времени на разные глупые мелочи и не были вместе. Но продолжали молчать. И молчание их было древним и красноречивым, как сама земля, как небо и солнце, воздух и дождь.

Они думали, что не нуждаются в словах. Ошиблись — им всё-таки пришлось сказать пять слов:

— Вы будете меня ждать?

— Да!

По дороге домой Гриша всё время думал о том, почему у него не хватило решимости поцеловать Дарочку?

«Она доверилась мне, и, пока она не будет моей официальной невестой перед богом и перед людьми, я не прикоснусь к ней пальцем, — с благоговением думал он, — придём домой, попросим у родных благословения…»

Но дома… Ещё издали они увидели, что возле Гришиного дома стоит извозчик. Оказывается, до отхода поезда оставалось двадцать минут! Гришин отец метался между домами и пролёткой и кричал:

— Этого сукиного сына, Гришку, выпороть при всём народе! Спущу штаны и высеку, как щенка!

А вокруг стояли соседи и высказывали предположение, где Гриша запропал. Дарочка всё слышала. От захлестнувшей его обиды и ненависти Грише казалось, что он сейчас убьёт отца. Мать помешала их ссоре. Откуда у неё, маленькой и худенькой, взялась такая сила? Она втолкнула сына в пролётку, попросила извозчика гнать. Пролётка застучала и запрыгала по каменной мостовой. Гриша не махнул на прощанье рукой, не обернулся: всё равно погиб!

— Эх, штаны бы ему спустить, да по голой, по голой розгами, знал бы, как с барышней разгуливать! — кричал вслед удаляющейся пролётке старый мирошник на потеху соседям.

Дарочка в измятом платье, с поблескивающими соломинками в растрёпанных косах, стояла посреди любопытной толпы.

— Пусть только деньги на билет пропадут — как щенка запорю! — не унимался старик.

Ни на кого не глядя, Дарочка подошла к старику вплотную:

— Да постесняйтесь вы меня, слышите, меня, невесту вашего сына, Гришину невесту!

Старик поперхнулся, закашлял, закрестился…

— Если так, прости меня, крестница, во имя Николая Угодника, тезки моёго, прости! Мать мне давно говорила, да я не верил, что ты, красавица, умница, Гришу нашего приветишь. А вы чего рты пораззявили! — гаркнул он на толпу. Почтительно взял Дарочку под руку и повёл в родной дом, к отцу и матери, чтобы просить её руки для своего, как он выразился, «горячо любимого сына».

Гриша всего этого не знал, он лежал в душном вагоне на верхней полке, просил у судьбы скорой смерти, представлял свои похороны и плакал…

Война, которую они поначалу не ощущали реально, вмешалась в их жизнь и перепутала все планы. Гриша учился в медицинском институте, его мобилизовали и послали работать в лазарет. Раненых с каждым днём прибывало всё больше. Об отпуске и поездке домой нечего было мечтать.

Всё это время Гриша писал Дарочке длинные путаные письма о госпитале, о раненых, о своей любви к ней и ничего о самом себе. Дарочка отвечала ему короткими записками — отчетами о своей девичьей жизни. Он был в курсе всех её тайн, мечтаний и простых дел. Но вот из дому Грише сообщили, что случилось несчастье: умер Семен Григорьевич Малов — Дарочкин отец. Три месяца она молчала… Потом он получил короткую записку: «Ты знаешь, какое несчастье нас постигло». И всё. Ни жалоб, ни слёз. Из писем родных он знал, что Дарочка теперь бегает по урокам музыки и все заботы о большой семье взяла в свои руки. Ему же ни словом не обмолвилась, словно это было всё просто. А ещё недавно писала, какого цвета ленту вплетала она сегодня в косы.

II

Минуло два долгих года, прежде чем они увиделись. Пройдя через много мытарств, он добился перевода в госпиталь в родном городе.

«Вот приеду, женюсь и все заботы об их осиротевшей семье возьму в свои руки», — радовался Гриша.

Поезда в те годы ходили плохо, поэтому он никого не предупредил о своём приезде. И на вокзале его никто не встретил. Гриша вышел из вагона, огляделся, снял фуражку, расстегнул студенческий френч, из которого окончательно вырос. Все спешили, и никому не было дела до его лирических переживаний. Гриша поднял свой легонький чемоданчик и пошёл одинокий среди говорливой толпы к выходу в город.