Мир тесен

В ожидании завтрака лежим на нарах и пытаемся не заснуть. Володя сидит в уголке сарая на табурете, склонив свой белобрысый «скворечник» над баяном, и тихо наигрывает «Светит месяц». Глаза закрыты. Только «Месяцу» и успел его выучить земляк с крикуновского катера.

— Во нервы! — слышу голос Рябоконя. — Когда с тральца дали по правому борту, у нас маслопровод перебило. Он стал обматывать, а с-под пальцев масло бьет. Горячий фонтан! А он — ничего. На баяне играет. Во нервы, едрена вошь! Прям Соловьев-Седой. Слышь, Володь? Сыграй «Прощай, любимый город»!

Не отвечает Дурандин. Перебирает обожженными пальцами пуговки баяна. Печально вздыхают мехи.

Опять хриплый голос Рябоконя:

— Эх, в базовый клуб некогда сходить! Все в море и в море.

— Дак в море-то лучше, — подначивает кто-то из команды девяносто седьмого. — В базовом пыли сколько. А в море ее нету.

— «Пыли сколько»! — передразнивает Рябоконь (представляю, как он насмешливо скривил большой красногубый рот). — Ты в базовый ходишь пыль нюхать, а у меня другая боевая задача.

— Видел я твою боевую задачу. У ней ножки как у рояля.

— Много ты понимаешь в ножках! Она в самодеятельности пляшет, а кто пляшет, ноги должны быть крепкие. А не спички, как ты обожаешь.

— Ты, Костя, не сердись, — вступает другой остряк. — Я тоже твою Томочку видел. У ней полный порядок. Задние черты лица самые лучшие на Балтийском флоте.

Смешки прокатываются по кубрику.

Мы завтракаем под навесом, по которому колошматит дождь. Пьем горячее какао. Хорошо кормят катерников. Вспоминаю Саломыкова с его издевательской «какавой»… Не хочу вспоминать!

Спрашиваю Дедкова, шумно тянущего из своей кружки:

— Ты какао раньше пил когда-нибудь?

Смотрит на меня круглыми светлыми глазами, ожидая подвоха. Не привык еще к флотской манере общения, не всегда понимает, когда всерьез говорят, а когда с подначкой.

Да я и сам знаю: пустой вопрос. Какао! Лебеду у них в деревне на Брянщине варили в оккупацию, рассказывал на днях Дедков. По нему самому видно: весь состоит из острых углов, жиру никакого. До войны, говорил Дедков, тоже всяко бывало. «А что бывало? — спросил Немировский, как раз вошедший в кубрик. — Ну, чего замолчал? Что бывало до войны?» Дедков голову вжал в плечи. «Так бывало, что без хлеба с голоду пухли…» Наш грозный боцман насупил брови: «Чтоб я, Дедков, больше такие разговоры не слышал, понятно?»

Допил Дедков какао, утер губы и спрашивает меня:

— Мы какой корабль ночью утопили?

Он, как и я, не видел боя — из моторного отсека тоже не увидишь. Я хоть слышал.

— Тральщик потопили, — отвечаю, — тонн шестьсот.

— А второй торпедой?

— Второй промахнулись, — говорю. И добавляю с бывалым видом: — Не огорчайся, это бывает. Главное, что потопили корабль противника. Ты напиши домой: открыл боевой счет.

— Ага, — кивает Дедков. — Только дома-то нету.

Их деревню немцы, отступая, сожгли. Нет у Дедкова ни дома, ни родителей: отец пропал без вести где-то под Старой Руссой, мать сильно простыла (картошку копали в поле поздней осенью) и сгорела от воспаления легких за неделю.

— Ну, сестре напиши. У тебя ж, ты говорил, есть сестра.

— Есть-то есть. Только где? Ее ж в Германию угнали.

Вот времечко, думаю. Как же мы допустили такое нашествие? Разрушенные города, спаленные деревни, страшная мясорубка войны… Да еще вот это — угон в Германию… Я ужаснулся, когда впервые прочел в газетах, что они вывозят с оккупированных территорий мальчишек и девчонок к себе в Германию на работы какие-то…

А Дедков из кармана робы достает краснофлотскую книжку, а из книжки — обтрепанную по краям фотографию и показывает мне. Снимок нечеткий: стоят, будто по стойке «смирно», руки по швам, пацан и девчонка; у девчонки косички — будто два кренделька за ушами, перевязанные ленточками, на парне пиджачишко по колено, у обоих в светлых глазах интерес к «птичке», которая сейчас выпорхнет из любительского фотоаппарата. За ними плетень, за плетнем соломенная крыша, два деревца.

— Перед войной дядя с Брянска приезжал, снял нас, — говорит Дедков, пряча снимок обратно в книжку. — Мы с Варей близняшки.

Мы работаем на катере — прибираемся, затыкаем деревянными пробками — «чопами» осколочные пробоины в дюралевом борту. Мотористы закачивают в баки бензин, привезенный в бочках со склада.

И все мне чудится, что у ребят на ТКА — 108, крикуновском катере, стоящем вторым корпусом рядом с нашим, улыбки какие-то непростые. Они тоже прибираются, принимают топливо и масло, но, поглядывая на нас, невольно подпускают в свои товарищеские улыбки этакое змеиное выражение. Ну как же, Крикунов обе торпеды влепил в цель, потопил два тральщика, а наш Вьюгин — только один, второй торпедой промазал. А лейтенант Варганов потопил всего лишь одну БДБ. Хоть и быстроходную, а все же баржу. Не густо. Вторую торпеду он привез домой.

Вон они, три мушкетера. Прохаживаются по песчаному бережку среди сосен.