«Кому следует писать историю американской революции? Кто может написать ее?» — вопрошал в письме к Томасу Джефферсону Джон Адамс. «История нашей революции будет одной сплошной ложью с начала и до конца. По сути она сведется к тому, что громоотвод доктора Франклина ударил оземь, и оттуда выпрыгнул Джордж Вашингтон». Несмотря на столь пессимистичный прогноз одного из «отцов-основателей» американского государства, революция по-прежнему остается одной из центральных и наиболее дискуссионных тем американской историографии. Сложность феномена американской Войны за независимость состоит в том, что в рамках англо-американского конфликта одновременно получили развитие и освободительная антиколониальная война, и политическая революция, и гражданская война. В результате антиколониальной войны бывшие британские колонии стали независимым суверенным государством. Политическая революция привела к рождению первого республиканского государства, основанного на новых, демократических по своей природе, политических и правовых принципах. Противостояние сторонников и противников революции вылилось по сути в гражданскую войну, обнажившую серьезный социальный конфликт внутри американского общества. Наряду с изучением радикальных политических доктрин и экономических факторов, ставших причиной оформления освободительного движения в британских колониях, современные исследователи стремятся учесть сложные религиозные и психологические мотивы поведения людей. Наконец, особое звучание в новейшей американской историографии получили гендерная и расовая история.
Пуританская политическая доктрина и идеи Просвещения
Комплекс идейных предпосылок Войны за независимость весьма неоднороден. На протяжении многих лет традиционно центральное место отводилось Просвещению по аналогии с привычным взглядом на Просвещение как на идеологическую основу Французской революции. Однако в последние годы все больше внимания исследователей привлекают изменения в массовом сознании колонистов и радикализация религиозной жизни в результате первого «Великого пробуждения», охватившего все британские колонии в Северной Америке в 30-50-е годы XVIII в. и протекавшего параллельно с просветительским движением. Впервые жители колоний, исповедующие различные религиозные взгляды, пережили общий духовный подъем, сильнейшее эмоциональное потрясение. Раскрепощающее воздействие религиозного обновления испытали на себе и верхушка, и низы колониального общества, для которых «дикая» экзальтация означала временное освобождение от рутины каждодневного тяжелого труда и обретение жизненного стержня, уверенности. Ничего подобного «Великому пробуждению» по своим масштабам и степени влияния на общество колонии прежде не видели. Проповедник Джонатан Эдвардс, один из вдохновителей «Великого пробуждения», писал: «Религиозное оживление затронуло самых разных людей, порочных и праведных, занимающих высокое и низкое положение в обществе, богатых и бедных, благоразумных и грешников». Оно стало первым движением в американской истории, носившим по-настоящему межколониальный характер, способствуя формированию в Британской Америке единого религиозного и отчасти идеологического пространства. Осознание общности религиозных переживаний постепенно переходило в осознание общности интересов. Став первым совместным духовным опытом, «Великое пробуждение» положило начало процессу формирования общности колонистов — будущей американской нации.
В конечном счете отрицание института официальной церкви способствовало утверждению принципа свободы личного выбора веры, подразумевавшего также и возможность осознанного отказа от религии или равнодушного отношения к ней. Следствием «Великого пробуждения» стала смена традиционного общественного уклада, утверждение принципа религиозного плюрализма, индивидуализма, а также добровольного участия в различных объединениях.
В результате событий «Великого пробуждения» постепенно сходила на нет негативная коннотация слова «энтузиазм», бывшего долгое время синонимом религиозного экстремизма. Интересно, что с течением времени такие ключевые понятия протестантской религиозной культуры, как «оживление», «пробуждение», «энтузиазм» перекочуют в политический лексикон. Во время Войны за независимость характерна постоянная апелляция лидеров патриотического лагеря к энтузиазму, теперь воспринимаемому как синоним высокой, благородной убежденности в идеалах свободы и независимости. «Ведь что такое энтузиазм, — вопрошал член законодательной ассамблеи Нью-Йорка, — как не отречение от самого себя и растворение… в идее, которая обрела большую значимость, чем личные интересы». Ему вторит и Джон Адамс, подчеркивая, что «ни одно великое предприятие в истории человечества не было совершенно без изрядной доли благородного энтузиазма».