Мир в XX веке: эпоха глобальных трансформаций. Книга 1

Для творческой атмосферы в гуманитарных науках 1920-1940-х годов важным было влияние диаспор: если в российской возобладали идеи сохранения культурной и национальной идентичности, то в немецкой и австрийской эмиграции (главным образом в Америке и Великобритании) победила установка на творческую трансформацию прежних принципов и взаимодействие с либеральной и прагматической традициями принимающих стран. Для середины века был характерен переход через национальные и дисциплинарные границы, особенно в рамках общих идейных течений (феноменология, гештальт–психология или утвердившийся в Чехословакии усилиями деятелей пражского лингвистического кружка структурализм, развитый в США Р. Якобсоном, К. Леви–Строссом и отчасти Э. Кассирером). Другим примером успешного идейного трансфера стала эволюция взглядов теоретиков «Венского кружка» в США — там наследие позитивизма Э. Маха стало основой логического эмпиризма. Вместе с идеями Л. Витгенштейна и К. Поппера именно эта эпистемология стала в 1940-1960-е годы господствующей и для естественных, и для гуманитарных наук, в особенности ориентированных на запросы «научности» и «актуальности».

Социальные и гуманитарные науки в структуре советского режима должны были в первую очередь выполнять идеологическую функцию, и контроль политической власти над ними был гораздо более жестким. Кроме того, считая их более «понятными», представители политической верхушки считали себя вполне компетентными, чтобы напрямую вмешиваться в научные дискуссии и высказывать свое мнение, которое приобретало статус «истины в последней инстанции». В результате о существенных в мировом научном контексте достижениях советской гуманитарной науки можно говорить или по отношению к периоду становления государственной системы контроля над наукой, т. е. к 1920-м годам (например, формальная школа в литературоведении), либо по отношению к достаточно маргинальным с точки зрения государственно–бюрократического контроля областям исследования. Ярким примером в этом отношении является получившая широкое признание в 1970-е годы теория карнавальной культуры, созданная М. М. Бахтиным, с точки зрения советской академической иерархии бывшим «всего лишь» преподавателем педагогического института в Саранске. Чем более специализированными и профессионализированными (или эмпирически ориентированными) были научные направления, тем в большей степени им удавалось «спрятаться» от непосредственного государственно–идеологического контроля. Ярким примером такого бегства от контроля служит знаменитая московско–тартуская семиотическая школа, формирование которой началось в 1960-е годы.

Процессы осовременивания происходили в разных дисциплинарных и национальных сообществах с несовпадающей скоростью, на что влияли и политические, и культурные факторы. Расширение экспериментальной и источниковой базы исследований, математизация понятийного аппарата, запрос на экспертное измерение общественных процессов или оптимизацию государственного управления особенно затронули социальные дисциплины. В экономической науке влияние политических установок было вполне очевидным. В Европе и США подходы, сформулированные Дж. М. Кейнсом, стали рецептом трансформации капитализма (особенно в программе «Нового курса» Ф. Д. Рузвельта). В Австрии межвоенного времени Ф. фон Хайек и Л. Мизес предложили более либеральную модель саморегуляции экономики, сводящую к минимуму вмешательство государства. Применение кибернетических идей и подходов, внедрение теории игр и новое понимание экономической рациональности сформировало — усилиями выходцев из Германии и Австрии в эмиграции — основные постулаты современной экономической теории. По отношению к ним прежние принципы «исторической школы», неорикардианства или экономико–антропологические штудии (К. Полани) отошли на второй план, как и экономические теории рыночного социализма, особенно популярные в Польше и Чехословакии в 1950-1960-е годы. В свою очередь, взгляды М. Фридмена на стратегии регулирования экономики стали основой и неоконсервативного поворота М. Тэтчер и Р. Рейгана, и посткоммунистических реформ в Восточной Европе и Советском Союзе после «бархатных революций» 1989-1991 г.