Мир в XX веке: эпоха глобальных трансформаций. Книга 1

В области философии неокантианство сменилось новыми течениями, из которых особенно популярными были феноменологические учения Э. Гуссерля и М. Шелера, а также разными версиями философии жизни в духе Ф. Ницше или Г. Зиммеля. Прежний акцент на изучение теоретической логики наук о природе или наук о культуре сменился упором на непосредственный анализ событийности в рамках философии экзистенциализма (М. Хайдеггер, К. Ясперс в Германии), который во многом воспринимал и синтезировал феноменологические идеи и принципы, заложенные еще Дильтеем и Бергсоном в конце XIX столетия. Экзистенциализм был и философским, и литературным феноменом, который в середине XX в. особенно остро отражал мироощущение человека, в одиночку противостоящего вызовам и угрозам окружающего мира (и только на основе общности этого переживания с другими индивидами также способного и на коллективные действия).

Столкновением философских стратегий стал известный спор в швейцарском Давосе весной 1929 г., противопоставивший М. Хайдеггера и Э. Кассирера. Формально спор шел об интерпретации положений Канта, однако за этим стоял выбор в пользу широты историко–философского анализа, европейской либеральной традиции (Кассирер) или глубинного изучения оснований новоевропейской метафизики, чреватого фундаментализмом (Хайдеггер). Вступление Хайдеггера в НСДАП в 1933 г., уже после назначения Гитлера на пост рейхсканцлера, и его речь о самоутверждении немецкого университета стали символом тоталитарного помрачения немецкой мысли.

Политическая пристрастность философской мысли XX в. не сводилась, конечно, к правым, фашистским или нацистским устремлениям. Так, Б. Кроче и Д. Лукач развивали в межвоенную эпоху идеи Гегеля в либеральном или левом ключе, и их мысль нашла во второй половине XX столетия немало приверженцев, в том числе и благодаря А. Кожеву. Материалы парижских лекций этого русского эмигранта, в свое время близкого к левым евразийцам, в самом конце 1930-х годов также открывали французской и европейской публике нового Гегеля и интерпретировали идеи и ключевые положения «Феноменологии духа» в духе экзистенциализма. Философия отчуждения Лукача, постулаты марксистской критики товарного фетишизма, социологический анализ массовой культуры и эмансипационное толкование психоанализа легли в основу теоретических представлений теоретиков Франкфуртской школы (Т. Адорно, М. Хоркхаймер, Г. Маркузе, Э. Фромм). Совершенно уникальным в этом кругу веймарских интеллектуалов был опыт В. Беньямина, соединявшего еврейский мессианизм с приверженностью к марксистскому материализму. Влияние феноменологии Гуссерля, а также опыт построения «истории искусств без имен» (Г. Вёльфлин) вместе с художественным опытом авангарда позволили состояться крупнейшей новации в литературной теории XX в. — русскому формализму в том виде, как он сложился в петроградском Обществе изучения поэтического языка (ОПОЯЗ; В. Шкловский, Ю. Тынянов, Б. Эйхенбаум) и Московском лингвистическом кружке (Р. Якобсон, Г. Винокур). Хотя формализм ориентировался на левую эстетику, а поклонники американской «новой критики» в 1920-1940-е годы исповедовали более консервативные художественные и политические взгляды, но и те и другие формировали базовые для структуралистской эстетики и литературной теории принципы восприятия автономного произведения словесного искусства. Идеи Франкфуртской школы, взгляды Брехта и теории формализма отразились на формировании самосознания и концептуального инструментария гуманитарных наук 1960-х годов, на которых особенно сказалось влияние «новой левой» историографии США. В истории искусства аналитические установки истории духа или социологии культуры все же не смогли превзойти достижений Э. Гомбриха, а также «иконологического подхода», предложенного Э. Панофским и его соратниками, опиравшимися на наследие А. Варбурга и Гамбургского института истории искусств (после 1933 г. он переехал в Лондон).