Многочисленные мифы — «крови и почвы», «чистой расы», «нации–семьи», авторитарного вождя, равноправной «народной общности», «силы через радость» и т. п. — составляли основу психологического воздействия на сознание людей и действенности фашистской идеологии. Детально проработанная пропаганда, на службу которой были поставлены культура, искусство, средства массовой информации, наука, спорт и даже туризм, не оставляла лакун для сомнений. Однако ее воздействие не было бы эффективным, если бы фашистские режимы не имели реальных успехов — и прежде всего в социально–экономической сфере, в борьбе с Великой депрессией. За счет мобилизации ресурсов и резкого усиления государственного вмешательства (БФС, Национальный совет корпораций и Институт промышленной реконструкции (ИРИ, 1933) — в Италии, Генеральный совет немецкого хозяйства (1933), территориальные и отраслевые палаты, четырехлетние планы развития экономики — в Германии), а также милитаризации экономики и подготовки к войне фашистские режимы быстрее достигли позитивных результатов, чем демократические. Немцы поверили в Гитлера к 1936 г., когда в Германии, единственной среди европейских стран, была ликвидирована безработица, в Италии кризис усилиями фашистского государства так и не достиг катастрофических масштабов, и Европа смотрела тогда на эти страны с изрядной долей любопытства и сочувствия, но не ужаса. Либеральные ценности свободы и плюрализма явно проигрывали по сравнению с материально стабильным существованием. Незамедлительно развернувшаяся в фашистских странах социальная политика для широких масс в виде поддержки многодетных, жилищного строительства, организации досуга, воспитания и образования прибавила им сторонников и изнутри, и вовне. Но и имущие слои общества долгое время испытывали удовлетворение: разумный компромисс с государственной властью принес им защиту от социальных катаклизмов и уничтожение рабочих организаций, организованное по «принципу фюрерства» (беспрекословное подчинение работников) «органическое хозяйство», а также модернизацию и динамичную промышленную среду.
К середине 1930‑х годов, несмотря на резкую активизацию внешней политики государств фашистского толка, было сложно предугадать, насколько безграничны их политические и идеологические цели. Германский рейх, ведомый Гитлером, не имел ни воли к сопротивлению, ни возможности остановить оказавшуюся антинациональной и безрассудной экспансию и агрессию. Они были органическими составляющими фашистской системы, более того, оживляли и укрепляли подобные движения и режимы в других государствах.
В конце 1920‑х — начале 1930‑х годов многие страны Европы вступили на реакционно–авторитарный путь развития. Это свидетельствовало о глубоком кризисе ценностей и принципов западноевропейской демократии. В советской исторической науке авторитарные режимы межвоенной эпохи именовали фашистскими, хотя на самом деле они копировали лишь отдельные элементы идеологии и практики «классического» фашизма.
Английский историк Эрик Хобсбаум предложил интересную типологию политических систем, противопоставлявших себя западным демократиям, подчеркнув, что их объединяла праворадикальная идеология и ненависть к социалистическому движению. «За двадцать лет отступления либерализма ни один по–настоящему либерально–демократический режим не был свергнут слева. Опасность шла исключительно справа. Правые в тот период представляли собой не только угрозу конституционному и представительному правлению, но идеологическую угрозу либеральной цивилизации как таковой».
Значительная часть авторитарных режимов межвоенной эпохи апеллировала к исторической традиции. Адмирал Миклош Хорти, возглавивший Венгрию после разгрома Советской республики, провозгласил в стране королевство, а себя назначил регентом при отсутствующем монархе. Военно–аристократическими декорациями было оформлено правление маршала Маннергейма в Финляндии и маршала Пилсудского в Польше. Одержавший победу над республиканцами в ходе гражданской войны в Испании генерал Франсиско Франко подавал себя как истового католика и в конечном счете восстановил в стране монархию.