Мир в XX веке: эпоха глобальных трансформаций. Книга 2

Разумеется, среди тех, кто поддерживал оккупационные власти на восточных территориях, было немало добровольцев. Их мотивация и деятельность мало чем отличались от западноевропейских пособников. Подсчитать их общее количество не представляется возможным. Косвенным подтверждением может служить цифра 600 тыс. человек, отказавшихся возвращаться назад в СССР после войны. Естественно, не все они пособники. До настоящего времени нет убедительной статистики, сколько людей было привлечено к ответственности за коллаборационизм в Советском Союзе. В литературе приводятся данные от 400 до 600 тыс. прошедших через различные суды и трибуналы, но эта цифра требует проверки и уточнений. Предметом многолетних дискуссий служит почти 1 млн советских граждан, мобилизованных в германскую армию. Одни авторы считают это весомым признаком недовольства советской властью, другие — обращают внимание, что это была отнюдь не монолитная группа людей, что часть из них позднее была вновь мобилизована в Красную Армию. В любом случае, даже если согласиться с самыми высокими оценками масштабов коллаборационизма, его количественные показатели в СССР вписываются в среднюю процентную шкалу по Европе.

Фантазии на тему — как лучше нацистам надо было оккупировать Советский Союз и править им — продолжают обсуждаться даже в серьезной академической литературе. Вот только одна емкая цитата: «Если бы немцы преследовали лишь традиционные государственно-политические цели, они бы сделали угнетаемые до тех пор народы в европейской части Советского Союза своими союзниками, а не смертельными врагами»[7]. Подобные авторы находятся в плену антикоммунистических пропагандистских клише раннего периода холодной войны. Именно тогда, готовясь к войне с СССР и изучая германский опыт, американские и английские эксперты выдвинули тезис о неиспользованных «шансах», который, впрочем, уже приводился в воспоминаниях гитлеровских генералов. Соответственно, будущим покорителям российских просторов для достижения победы рекомендовалось не повторять ошибок нацистов. Попытки сконструировать некий идеальный вариант фашистской оккупации умозрительны и малопродуктивны. Они не только не учитывают пластов национальной российской истории (в России всегда сопротивлялись иноземным захватчикам), но и игнорируют важный исторический факт — ни в одной из стран Западной Европы немцам не удалось даже при более мягкой оккупационной политике наладить теплые «союзнические» отношения с местным населением.

У развернувшегося во всех покоренных странах движения Сопротивления также много форм и полутонов — от активной вооруженной борьбы до духовного и культурного отрицания режима оккупантов. Почти везде, за исключением в определенной степени Польши и некоторых регионов в Азии, движение Сопротивление имело левый политический уклон. Выстроенная внутренняя организация, дисциплина, опыт подпольной работы, а главное, интернационализм и морально-психологическая готовность к борьбе и самопожертвованию — все это помогало коммунистам занять лидирующие позиции в движении Сопротивления.

Поскольку оккупанты жесточайшим образом подавляли даже малейшие формы несогласия, любое сопротивление было связано с большим риском для жизни. Дорожных знаков, указывающих, как пройти к партизанам, нигде не было, а система заложничества и коллективной ответственности резко повышали потери. Поэтому в каждой стране это превратилось в колоссальную дилемму. Как бороться, чтобы нанести урон противнику, сберечь свои силы, не навредить близким, и оправдывает ли цель средства? — вопросы далеко не праздные. В Западной Европе и в ряде стран Азии правящие элиты опасались открытого сопротивления, боясь мести захватчиков. Однако логика эволюции оккупационных режимов, неумолимо поглощавших жизни и ресурсы, неизбежно приводила к усилению сопротивления. Так было и в тех странах, которые, по разумению завоевателей, считались «благополучными» (Дания, Нидерланды, Эфиопия, Албания, Филиппины, Сингапур и пр.).