Мир Ванты Ху

– Врёшь! – весело вскрикнул худой, пучеглазый, юркий болтун в рубашке расцветки «дикое поле» с местного «вещрынка», типаж, без которого, кажется, не обходится ни одно застолье. Этакая затычка во всех дырках.

– Да пошёл ты! – огрызнулся Хмурый. – Видал – и точка. И не я один, – и замолк.

Убеждать подвыпивших товарищей по застолью, что было в реальности, а что нет, – бессмысленно. В таких случаях или веришь рассказчику, или нет. Проверить-то невозможно.

– Огненные шары в районе Отортена и до гибели группы Дятлова видели многие. Местные манси, туристы, военные и даже зэки из ближайшей зоны, – попытался поддержать заезжий Сценарист протухающий интерес собравшихся, но оживления в перекошенных лицах выпивох не заметил.

Егор примолк, извинительно глянул на московского гостя. Тот мотнул ему головой в сторону выхода, мол, уходим, нечего тут делать.

Увлекательную историю Егор досказывал специально для дотошного, любопытного Сценариста на следующий день, когда помбур зазвал гостя Югры на прощальный «опохмел» в рабочее общежитие.

Тёмные лестничные переходы они преодолевали будто в жутком квесте. С этажей доносилась ругань жильцов, грохот шагов по дощатому полу. Казалось, солдаты всей казармой бегали, топотали в кирзовых сапогах. И вонь!.. Невыносимма вонь накрывала с головой и заволакивала уши до звона. Запах в общежитии представлял собой гремучую смесь мужского пота, нестиранных портянок и отходов, пищевых и естественных, человеческих.

– Не самое лучшее место для доверительных бесед, – посетовал Сценарист, пока они забирались по лестницам на пятый этаж.

– Согласен, – ответил Егор извинительным тоном, – но там я храню некоторые свои записи, самые для меня важные и дорогие. Никак не оставляет чувство страха с тех пор, когда «органы» у нас с отцом в квартире устроили обыск. Рассказывал об этом…

Без приключений прошли длинный затемнённый тоннель коридора со множеством дверей и скрылись за одной из них.

Крохотный пенал-комнатку в старой панельной пятиэтажке выделили коллеге Егора, молчаливому и угрюмому пультовику Игонину, матёрому холостяку и бабнику. Но пользовались «лёжкой» все, кому было известно, где хранится ключ от «комнаты свиданий». Сам Игонин в свободное от вахты время мог смотаться к своим многочисленным любовницам хоть в Салехард, хоть в Лабытнангу и даже в Петропавловск-Камчатский. Благо приличные заработки позволяли.

Комнатка нечасто проветривалась. Спёртый воздух удалось разбавить свежим сквозняком после открытия форточки. Не успели они расположиться на продавленных подушках тахты в склепе холостяка с ободранными обоями и покрывалом на гвоздниках, вместо штор. В дверь начали тарабанить кулаком с требованием «занять до получки полтос», с предложением «сообразить на троих». Мужские хриплые голоса сменялись, но стандартные для мужского общежития просьбы и предложения оставались.

Минут через пятнадцать «игонинскую лёжку» оставили в покое. Тут только Сценарист понял: буровик специально пригласил его в это гнездо разврата, пьянства, человеческого прозябания, чтобы наглядно показать трясину местного бытия.

Ни воду для чая не стали кипятить в электрочайнике, ни минералку пить из запотевшей бутылки из холодильничка «Север». Московский хлыщ, Сценарист сидел на тахте, подавленный и молчаливый, покачивал головой с пониманием той мрачной атмосферы быта, в какой приходится сосуществовать Плещееву вместе с коллегами по бригаде.

Егор вытащил полиэтиленовый пакет из-под обеденного стола, где организовал тайничок для дневниковых записей, но потом передумал и сунул пакет обратно под стол.

– Не, – проворчал он, – бредни о нашей мрачной житухе вряд ли будут уместны в моей романтической истории. Надо будет сжечь записи.

– Встреча в детстве с Царь-девицей, – напомнил Сценарист с нетерпением.

– Да-да, – встрепенулся Егор и продолжил, начатый рассказ в ресторане:

– Посёлок Рускинская отстроили в советские времена. Местные партийцы пытались приучить к осёдлой жизни местный народ – хантов, манси, ненцев. Хотя я лично не принимаю значения слова «осёдлый» в обычном понимании. Ханты и так всю жизнь в седле, на нартах или снегоходах. Осёдлые, выходит, постоянно!

Когда строили посёлок, я тогда ещё не родился. Но если верить байкам сургутчан, вечные бродяги, рыбаки и охотники на три зимних месяца с удовольствием обжили первый многоквартирный дом, выстроенный по финской технологии. К весне поразъехались ханты по своим заимкам в лесах и на болотах, распродав финскую сантехнику и новомодную пластиковую обивку-сайдинг. От сургутской стужи такая прикрышка не спасала. Первый этаж дома долгое время служил охотникам зимой прибежищем: удобно было въезжать в квартиру на снегоходе прямо по сугробам через широкий проём окна гостиной.

Из первых переселенцев, дольше всех продержался в бревенчатом доме Нерин-ики. «Нерин» – с хантыйского – «заика», а «ики» – старик. Мастеровой Нерин разобрал потолок «пятистенка», внутри избушки сложил чум – традиционное для хантов жилище из шкур оленей. Так и прожил в двойном жилище до самой смерти год или два…