Мир вашему дому

— Комбайн должны ремонтировать мы, специалисты, соответственно нам отпускаются запчасти. Но возиться с комбайном долго, а план по ремонту выполнять надо. Колхозу, в свою очередь, надо пустить комбайн в работу, но у него нет запчастей. Видите, как сталкиваются наши интересы? Когда мы горим с планом, колхоз приходит и забирает запчасти, оставляя нам денежки за ремонт комбайна. Если нам особенно туго, колхоз заплатит еще и за профилактический ремонт. Все в выигрыше!

— Но хлеб-то в проигрыше.

— Какой хлеб?

— Который до поздней осени убирают вашим неисправным комбайном. Хлеб осенью осыпается, пропадает, говорят.

— Этой технологии я не знаю, — нахмурился инженер, смутно сознавая, что сказал лишнее. — У меня техническое образование. Давайте-ка о другом поговорим.

Инженер полез в портфель и достал электробритву.

— Я тут с одной бабой познакомился, — похвастал он, придирчиво оглядывая себя в зеркале. — Свидание назначила. Я говорю, встретимся на вашей центральной площади, возле химчистки. Чего, отвечает она, по улицам шататься, ко мне сразу иди.

Инженер побрился, надел видавший виды плащ, снова оглядел себя в зеркале и, подмигнув Федаину, бодро ушел коридором на улицу.

…Федаин уже спал, когда дверь резко распахнулась, и вбежавший инженер включил свет.

— Спишь! — укоризненно закричал он. — А меня чуть не убили. Дикари!

Федаин тер глаза и смотрел на сильно возбужденного инженера в расстегнутом пиджаке.

— Что с вами? — заворчал он. — Плащ где?

— Что-что! В подъезде, то есть у калитки этой бабы, сидела засада, человек пять или шесть. Вот он! — кричат. Трое схватили меня за руки, двое или трое встали у калитки. Засада, в общем, что надо. Ловушка! Но они меня плохо знают. Я резко присел, перекатился через голову и таранил головой тех, на калитке.

— А трое?

— Трое держали мой пустой плащ. Пусть они его до турецкой пасхи держат. Хорошо, жена надоумила старый плащ в командировку взять. Вырвался я на простор, несусь их главной улицей. Они все за мной, как полоумные. Аж в пятки цеплялись. Хуже собак!

— Преследовали?

— Ты думаешь! У гостиницы накрыли. Сначала один вцепился, потом другой. Но пиджак нельзя было оставлять. Тут документы. Я сильно заорал на них. Неужели не слышал? Вот спишь! Они, конечно, посыпались с крыльца, как овечий помет. Ну дикари!

— А ваша знакомая?

— Баба, что ли? Что ей сделается? Глядела, наверно, через окно, как ее хахаля раздевают.

Федаин посочувствовал и полез под одеяло. Инженер повесил пиджак на спинку стула и долго разглядывал себя в зеркале.

— Ни одной царапины, — сказал он, довольный осмотром, и сдернул с койки одеяло. Уже укладываясь спать, инженер вдруг приподнялся и хлопнул себя по голове.

— Ты чего? — спросил Федаин.

— Они все кричали друг другу: держи Рамазана да держи Рамазана. Но при чем тут я, Аглям? Вот я и подумал, что угодил в чужую засаду.

Инженер, возбужденный новой догадкой, сел в постели.

— Но почему Рамазан? — удивился он. — Неужели эта баба сразу двоим свидание назначила? Погоди-ка, уж не перепутал ли я дом? Они тут все на одно лицо: деревянные, одноэтажные.

Федаин засыпал, когда инженер громко засмеялся со своей койки:

— Ловко ушел я от них, а? Без единой царапины! Это, брат, везение…

* * *

— Отчего такие расстроенные? — спросил Ковтун на другой день после обеда, когда Федаин вернулся с объезда объектов.

— Есть от чего расстраиваться, — угрюмо сказал усталый Федаин и сел в кресло напротив начальника ПМК.

Дмитрий Сергеевич, невысокий, коренастый мужчина, наклонил свою крупную седеющую голову и настороженно посмотрел на ревизора. Федаин с первой встречи отметил, что Ковтун, как все много и лихорадочно работающие руководители, сильно щурил глаза. «Видимо, это защитная реакция человека, вынужденного пропускать через себя огромный объем информации, — думал Федаин. — Сотни встреч за день, сотни разговоров по телефону, сотни важных бумаг в почте, их все надо помнить и держать в голове, быть может, месяцами. Всегда ли это по силам средних умственных способностей человеку? Прищур глаз — это неприятие новой информации, стремление оттолкнуть ее, уйти от нее или хотя бы распознать второстепенное, сиюминутное, чтоб впустую не вбирать в себя и не загромождать память».

— Что же вас расстроило? — терпеливо спросил Ковтун и сильно потер лоб.

— Побывали мы с вашим работником в соседнем колхозе, — начал Федаин. — Смотрели строящийся Дом культуры. Глазам, конечно, любо — настоящий дворец будет. А пока фундаменты стоят, стены. Четвертый год стоят, Дмитрий Сергеевич. Стены обваливаются, материал растаскивают. Но меня как финансиста расстроило другое. Ваши фундаменты, стены, что еле-еле растут в здешних аулах, ваши миллионы, вложенные в коробки будущих зданий, — это затраченный труд многих сотен людей, что произвели кирпич, бетон, остродефицитный металл и доставили материал в отдаленный район республики. Теперь этот труд годами не окупается. Зачем вы так делаете?

— Что делаем? — еще больше насторожился Ковтун. Глаза его широко раскрылись — годами копившуюся усталость начальника колонны как рукой сняло.