Мир вашему дому

МАТЬ: — Был в Нугае все же высокий, статный и могучий джигит. Звали его Хакимом, а фамилия, как и у многих других в ауле, Нугаев. В свои девятнадцать лет он выглядел сложившимся мужчиной. Нравилась я ему или жалел он меня, сироту, но уже в детских играх он всегда был рядом со мной. Может, и остались бы мы рядом на всю нашу жизнь, но одно пугало меня в красавце джигите: Хаким бывал необуздан и жесток. Еще в детстве за маленькую провинность или шалость товарища по игре он темнел лицом, и, стискивая зубы, набрасывался на провинившегося и бил его до тех пор, пока тот не валился Хакиму в ноги, умоляя о пощаде, или дерущихся растаскивали взрослые. Хакима боялись даже старшие ребята. Злость удваивала, утраивала ему силы. Однажды подростком Хаким столкнулся с джигитом, призванным в армию. Тот был навеселе и отпустил при всех шутку, назвав Хакима «нугайским козликом». «Ты, старший брат, проглядел, — ответил ему Хаким. — Я уже успел в быка вырасти». И отвесил ему оплеуху. Джигит ответил на удар и рассек парнишке губу до крови. Хаким неистово бился с завтрашним красноармейцем, на каждый взмах руки парня наносил два-три удара. Парень рад был бы кончить драку миром, но Хаким никогда не останавливался на полпути. Просить прощения у подростка было б позорно для джигита, и он дрался до тех пор, пока не обессилел и не свалился в дорожную пыль. «Нугайское отродье», — сказали о Хакиме после этой драки старики, вспоминая, наверно, старинные легенды о неистовых, злобных кочевниках, некогда приходивших в наши земли.

Хаким, правда, редко бывал таким. После каждой драки он пропадал на несколько дней, потом появлялся на улице тихий и смирный. Ровесники сторонились его, убегали, но он чем-нибудь да подкупал их. Старший брат Хакима воевал за красных, знал грамоту и работал в волости начальником. Хаким привозил от него то настоящий кожаный мяч, то старый, проржавевший велосипед — диковинные вещи для нашего глухого аула. И ребята не выдерживали, бежали к нему, водили игры, пока Хаким снова не показывал свое злое нутро.

Райса-апа со своим мужем меня не обижали. Жилось мне не то чтобы хорошо, но и не плохо. Конечно, никто не заменит отца с матерью, особо ласку материнскую. Нет, я не обижаюсь на них, они были хорошими людьми. Кто бы другой из родственников взял сироту?

СЫН: — Мать очень добра к людям и легко прощает старые обиды. «Не то чтобы хорошо» жилось ей у родственников — мягко сказано! В ее обязанности, кроме дома, входил уход за скотиной. Я подсчитал, что она ходила зимой на дальний родник за водой по десять — двенадцать раз в день. Весной она простывала и лежала за печкой с высокой температурой, немощная, ослабевшая. Но болезнь не снимала с нее обязанностей: лишь только жар спадал, мать отправлялась за водой. Правда, ей делалось послабление: разрешалось приносить неполные ведра. Вот так жила маленькая сирота. «Не то чтобы хорошо…»

Когда я, взрослый, не обиженный от природы силой мужчина, ставлю чайник или кастрюлю в мойку и набираю воду из-под крана, я в отчаянье смотрю на тщедушную мать и не могу представить ее худенькой, больной девочкой, в больших валенках бредущую от родника домой. «Не злись, — говорит мать. — Не трогай мертвых. Тетя растила, кормила-поила меня, спасибо ей на том великое».

Я бы рассказал про нугайскую тетку много больше, но мать морщится, просительно прижимает палец к губам.

МАТЬ: — Хакима я боялась не меньше других. Он не обижал меня, но когда взглядывал на кого-нибудь недобро, я вся съеживалась, мне хотелось стать крохотной, юркой зверюшкой, убежать в первую попавшуюся щелку и не видеть его пасмурного, тяжелого взгляда.

В семнадцать лет я была темной, почти неграмотной, как и другие девушки Нугая. В девочках тетя пожалела меня и отвезла зимой в большой аул, где была мечеть и где жил мулла. Тетя дала ученому человеку барана, немного денег, и он обучил меня читать и писать. Хаким кончил семилетку в волости, я смотрела на него с завистью. Но ученье не сделало его добрее…

Никуда бы я от него не делась, если бы… Если бы в нашем доме была хорошая печь. Мы каждое лето заготавливали много дров, но их едва хватало на одну зиму. Печь дымила при растопке, немного прогревшись, начинала оглушительно перемалывать дрова, но тепла давала мало.

Муж тети поехал в Михайловку и привез хорошего печника. Я ожидала увидеть худого русского старика с длинной белой бородой, в рубахе до колен, что положит десяток кирпичей и бежит в угол кланяться своему богу, а потом пьет квас. Однако приехал молодой, лет девятнадцати — двадцати, парень. Звали его Павлом. Русский джигит был высок и широк в плечах. Такой же сильный, как Хаким. Но сила у печника была добрая, хорошая. Он прожил у нас целую неделю.