Мир вашему дому

ОТЕЦ: — Я мог бы сложить печь за три дня. Но приворожила меня чем-то дочь хозяина, Мадина. Сяду отдохнуть, а она на меня из угла глазеет или в дверях стоит. Я ей: «Надя!», а она глазами стрельнет, засмеется, головой покачает и поправит: «Юк, Надя юк. Мадина…» Я снова начну работать, забуду обо всем, потом оглянусь, а она с ведром раствора стоит. Я ей опять: «Надя!», она тут же головой замотает: «Юк, Надя юк. Мадина…» Быстро, споро она работала. Наносит воды с родника, сухой глины в большое деревянное корыто засыплет, лошадиного помета для связки добавит и начнет раствор месить. Прыгнет в корыто, подхватит юбчонку руками и давай ногами сучить. Я засмотрюсь на ее тоненькие, длинные ножки, она пальцем грозит, но не злится. У молодости свои приличия…

На второй день узнал я за обедом, что Мадина вовсе не дочь хозяевам, а сирота. Жалость на меня накатила. Разглядел я сразу, что и одета она победнее других девчонок в ауле, и спрашивают с нее построже. А уж работы на Мадине! Как все успевали сделать ее маленькие ручки и ножки? Я ведь и сам сирота… Рос у бабки с дедкой. Не беднее других вроде жили. Не стесняли меня особо. Но нет тебе родительской ласки — обделенный ты среди всех человек, Однако ж я мальчишка, мне легче. Но девчонке тяжелее.

Перестал я шутить, насупился и кладу себе кирпич на кирпич. Погас как-то солнечный день, померк. Мадина ставит рядом со мной ведра с раствором, пустые обратно к корыту несет. Иной раз кружку с айраном подвинет, это у них кислое молоко с холодной водой мешают, очень помогает на жаре.

Повернулся я как-то к Мадине, и мастерок у меня из рук выпал. Сидит она на порожке усталая, поникшая, в замызганной своей юбчонке, в черных глазах слезы. «Что с тобой, Надя?» — спрашиваю. Девчонка живо прыг с порожка, обрадовалась, заулыбалась сквозь слезы: «Юк, Надя юк. Мадина звать меня». Успела она со мной десятка два слов по-русски выучить.

Забегала Мадина, зашевелилась, усталость с нее как рукой сняло. Уж не прирастать ли мы душой друг к другу начали, думаю. Вырвал я у нее лопату, ведро и сам раствору положил, возле себя поставил. «Отдыхай!» — говорю ей и глаза себе прикрываю, чтоб понятно было. «Ульма!» — хохочет она. «Не умирай» то есть. Она поняла так, будто я сильно устал и вот-вот помру. Выходит, и она меня по-своему жалеет.

Не хочется мне кончать работу, и я потихоньку начал волынить. То свод перекладу, то отдых себе устрою. Хозяева недовольны, но молчат — дело важное, нельзя мастера подгонять.

А Мадина на лету учит русские слова. Память у нее была редкая. Я ей пословицы говорю, частушки тихонько напеваю — вмиг она запомнит и тут же повторит. Вспомнил я озорную частушку, у нас ее в Михайловке пели: «Мин хин яратам — приходи к воротам!» Она смеется, пальцем грозит: «Мин хине яратам», — поправляет, то есть «я тебя люблю». Черные узенькие, стрелочками, брови к переносице сводит, сердится: нехорошо, говорит, некрасиво смеяться над такими словами.

Ночевала она на сеновале. По лесенке взберется наверх сноровисто, как белочка, и шмыг в свое гнездышко. Я спал на дворе — лето жаркое стояло, сухое. Комарье с болота налетало, не давало спать.

Как-то вечером пришел здоровый парень, чуть выше меня, но поуже в плечах. Смурной какой-то, невеселый. Поглядел он на меня исподлобья и стал Мадину звать с собой. На гулянку, должно быть, звал. Она — наотрез. Он удивился, за руку ее взял, в глаза заглядывает. Она вырывает руку и спиной к нему поворачивается. Наблюдаю я за ними тихонько, интересно, думаю. Видать, не ожидал он отказа. Сузил и без того узкие глаза, волком озирается. В меня взглядом уперся, долго смотрел, мне показалось, глаза у него кровью наливаются. Взял я лопату и начал сухой замес на утро готовить. Слышу, кричать они друг на друга начали. Мадина увертывается, он ее за плечи хватает. Нехорошо мне возле них. И смотреть вот так, будто чужая она тебе, не могу, и вмешиваться нельзя — тут свои законы. Пошел я в избу и говорю хозяину: ты бы оградил свою родственницу, ведь силком он ее тащит. Разве это прилично? Хозяин смеется. Мол, скоро они поженятся, какая им разница: сегодня или завтра. Мадина тем временем кричит не на шутку, еле от парня отбивается.

Я к хозяину подступился и в окно показываю: «Ты мужик или не мужик?» Хозяин смутился и мямлит, что парень этот, Хаким, больно сердит бывает и лучше, мол, с ним не связываться. Тогда я кинулся к своему фанерному чемодану и собираться начал. «Куда?» — испугался хозяин. «На кудыкину гору, — отвечаю. — Сейчас я уйду, а ты зиму без печки будешь куковать».

Хозяин с лица сошел, меня за руки схватил. «Не дай пропасть! — кричит. — Барана в придачу дам!» — «Ты лучше своего Хакима за руки хватай, — говорю. — Трус! Твою родственницу на позор тащат, а ты, баба в штанах, сидишь, ухмыляешься».

Подтолкнул я его к двери, а за порог он сам перевалился. «Случай чего, кричи мне, — шепчу ему. — Тогда у меня будет полное основание заступиться за тебя, как за хозяина и благодетеля своего».