Мир вашему дому

Потом он надевал отцовскую телогрейку, которая была ему до колен, подпоясывался отцовским же ремнем и шел на двор. Надо было задать корму корове, курам, наносить воды, наколоть дров. Еще надо было учиться. На детские игры у него не оставалось времени. Летом работы ему прибавлялось. Выгнать корову в стадо, вскопать огород, прополоть, окучить картошку. Заготовка сена тоже лежала на Кирилке. С мешком и серпом он обходил овраги, опушку леса, жал траву, набивал в мешок и, возвращаясь домой, сушил ее на дворе. Сеном он за лето набивал чердаки в доме и в сарае, складывал копешку на задах, в огороде. Несколько раз я советовалась с ним, не обменять ли нам корову на муку и крупы и сносно прожить еще одну военную зиму. Кирилка испуганно смотрел на меня и говорил, показывая на малышей: «А как, мама, они? Не проживут без коровы…» Я глядела на его худенькое, рано повзрослевшее лицо, не по-ребячьи серьезные глаза и кляла, кляла фашистов…

Одно не хотел делать Кирилка: доить корову. «Засмеют меня ребята», — говорил он. Перед работой я успевала подоить, но вечерами нашу смену часто оставляли из-за срочной работы, иногда приходилось работать в ночь: Красная Армия получала много техники и требовала от нас день ото дня все больше горючего. Недоенная корова жалобно мычала в сарае, и Кирилка однажды не выдержала, зло, неумело ругаясь, с подойником в руке пошел в сарай. Нариман стоял рядом и держал керосиновый фонарь.

Малыши слушались старшего брата. Кирилка редко улыбался, был строг и за непослушание наказывал. Надю он никогда не трогал, наоборот, заботливо ограждал от обид, даже позволял садиться рядом с ним и заглядывать в школьные тетрадки.

СЫН: — Работа у матери была ответственная. Она отбирала пробы и делала выборочные лабораторные анализы, от которых зависело качество горючего. Особую симпатию она питала к солярке — на этом топливе работали танки, какой-то из них водил ее Павлуша. После первого ранения отца мать стала регулярно сдавать кровь. Лозунг тех лет «Все для фронта» она принимала как личную к ней просьбу.

Кирилл так и остался для нас, младших детей, вторым отцом. Он к теперь строг, неулыбчив, пошел работать сразу после войны, подростком — отец долго болел после тяжелого ранения, и тяготы по содержанию большой семьи легли на него пополам с матерью. Кирилл мог бы стать хорошим музыкантом, у него были способности. И если он не стал им, то в том нет его вины — слишком много силенок отдал он войне и послевоенной разрухе.

МАТЬ: — В человеке много сил, о которых он сам знает не до конца. Я ворошу в себе воспоминания тех тяжелых лет и не устаю удивляться, как мы переносили лишения, выдержали невыносимые тяготы и в конце концов выжили, победили.

Однажды нашу семью потряс такой случай. Ночью в дверь постучал мужчина. Он сказал, что замерзает, и просил впустить его обогреться. Я растерялась. Не впустить в морозную ночь человека было бы бессердечно. Но вдруг эта грабитель или один из дезертиров, шаставших по лесам в те военные годы и которых голод прибивал к поселкам, маленьким городам? Пока я раздумывала, мужчина стал грубо стучать в дверь и кричать, что он инвалид войны и если я ему не открою, он вышибет дверь костылем. Я попросила его подойти к окну и показать костыль. Мужчина на минуту замолчал и, обозленный, видимо, своей оплошностью, начал высаживать дверь плечом.

Я выбегала в сени и кричала, надеясь, что меня услышат соседи, но разве докричишься, если дома в поселке друг от друга в пятьдесят — сто метров. Накричавшись, я вбегала в избу и успокаивала ревущих детей.

Беспомощная, отчаявшаяся, я была близка к помешательству. Вдруг Кирилка открыл ногой дверь в сени и хриплым баском попросил: «Ну-ка, мать, подай топор». Заслышав мужской голос, мужчина отпрянул от двери и поспешно бежал. Утром мы осмотрели нашу бедную дверь. Она еле держалась на петлях, достаточно было еще одного хорошего пинка.

Остаток ночи меня трясло от страха за себя и детей, но через несколько дней новые заботы и события заслонили страшный случай, уже казалось, что ничего особенного не произошло.

ОТЕЦ: — Не часто на фронте удавалось подумать о семье, помечтать о возвращении домой. Зато душу отводил в госпиталях, времени там на думы хватало… Все же не ожидал я, что столько лиха хлебнут оставленные глубоко в тылу семьи. Представлялось, там все-таки мир, тишина, кругом наши люди, они не дадут пропасть твоим близким. Опять же, в письмах к нам писалось не все, нас щадили.

…Умирали не только на фронте. О Наде я узнал, когда вернулся домой…

МАТЬ: — Надя захворала в конце февраля сорок четвертого года. Утром и вечером я поила ее настоем душицы, давала горячее молоко, но температура держалась. Кирилка исправно топил печь, хотя дров было мало, боялись мы, что их до мая не хватит.