Мир вашему дому

Днем Надя полулежала на высоких подушках, улыбаясь, смотрела, как возятся на полу братья, брала в руки лоскутки и тряпочки, мастерила куколки и пела, баюкала их. Я надеялась, как это у нас часто бывало, что Надя пролежит неделю и здоровье ее пойдет на поправку. Но мои надежды не сбылись. Кашель не проходил, температура не спадала. Надя сильно ослабла и больше не вставала с постели. Я отпросилась с работы, укутала Надю в одеяло и на санках повезла в больницу за семь километров от поселка. У Нади нашли воспаление легких, оставили в больнице. Через три дня ее не стало…

СЫН: — В нашей семье есть святое правило: ничем не напоминать матери о Наде. Рана ее не заживает, она кровоточит до сих пор. Первого сентября мать смотрит в окно, видит маленьких, с пышными бантами на головах, девочек с ранцами на узких спинках и роняет: «Не дожила наша Надя до школы всего полтора года. Азбуку любила листать, буковки запоминала…» Она уходит к себе, я переглядываюсь с отцом, и мы не тревожим мать: она ушла от нас, покинула этот шумный, никогда не умирающий мир на целый день. Завтра она вернется к нам, ее печальные, не потерявшие молодого блеска глаза оглядят нас, задавая извечный материнский вопрос: чем я могу помочь вам, родные мои, что вам нужно, спрашивайте, я вся ваша.

После войны в семье нашей прибавилось еще двое детей, но жизнь не осчастливила мать дочкой. Первого послевоенного сына назвали Георгием в честь маршала Жукова, к которому с большим солдатским почтением относился отец, второго назвали, к великому моему изумлению… Хакимом. Я ношу имя неистового нугайца, и мне бывает странно.

Отец, безропотно выносивший самые неожиданные прихоти матери, на этот раз взбунтовался. «Остынь, Павел, — попросила мать, касаясь плеч его длинными ласковыми пальцами. — Хаким не посрамил наш Нугай и умер смертью, достойной воина и батыра. Он был зол, жесток, но по-своему любил меня, сироту, жалел. Если б я была с ним, многие беды обошли бы его. Как знать, может, он жил бы и сейчас».

Поворчал и понемногу привык к моему имени отец. «Конешно, если б не мать, — сказал он за столом в один из Дней Победы. — Я бы не выжил в войне. Несколько раз бывал на волоске от смерти, вспоминал каждый раз приезд ее с детьми на сборный пункт, разговоры наши задушевные, светлые в последнюю ночь и… находил в себе силы, переступал через этот самый волосок и уходил от смерти. И в госпиталях неделями бывал в беспамятстве, но душа однажды затвердила, приказала телу держать стойко оборону, и я переступал через кризисы. «У вас могучее сердце, — врач мне в последнем госпитале сказал. — Такое сердце двоих бы мужиков обработало». Не сердце мне помогло выжить, а жена моя, Надя. Смерть переступаешь, когда сильно хочешь жить. Чтоб сильно хотеть жить, надо любить…

СЫН: — До многого не дожила сестра. До школы, до Победы, всего восемь месяцев не дожила до возвращения отца. Отец вернулся домой прямо из госпиталя, после тяжелого ранения. Со станции его привезли на санитарной машине — он не мог передвигаться сам. «Больно плох Павел, — сказали о нем пожилые женщины в поселке. — Не жилец он на белом свете».

Безмерно уставший, неузнаваемо худой, отец обнял мать, детей, поискал глазами дочку и по глазам жены и сыновей понял, что его, много испытавшего, привыкшего ко многим потерям на войне солдата, дожидалась еще одна утрата, теперь уже в родном доме. Утрата эта была для него самая тяжелая, самая неожиданная и подлая. Отец утер кулаками землистые, нездоровые щеки, опустил голову, пряча первые мирные слезы. Мать схватила его голову, прижалась к ней. Тепло мужниных слез топило в ее душе застарелый лед…

МАТЬ: — Если б я была рядом с дочкой, я бы уберегла ее от смерти. Распроклятая война убила мою Наденьку. Так пусть кровь невинных загубленных детей сольется в единое море, и пусть в ней захлебнутся все, кто готовит и замышляет для людей войны. Пусть мое материнское проклятие носится по земле и убивает кровожадных нелюдей в человеческом обличье. Когда на земле наступит вечный мир и матери перестанут пугаться за жизнь своих детей? Почему люди медлят и не вяжут руки этим одичавшим волкам, которые снова и снова хотят воевать? Я женщина, я жажду их крови. Они неправедные люди, но я ведь женщина, мне нельзя быть жестокой, иначе что останется от людей и мира, если из него уйдет женское сострадание? Наверное, я схожу с ума. Но у меня пятеро сыновей! Увижу ли, доживу ли я до этого сладкого дня, который матери назовут Великим Днем Мира?