Мир внутри

– Судя по перехватам теле- и радиотрансляций альфиан, ресурсы планеты подходят к концу, – сообщила Иванова, отвлекаясь на записку ассистента. – Если звездолеты и готовы к бою, то оснащение даже части флота двигателями нужной мощности – дело далеко не скорое… Уж лучше б долетели, – стала сокрушаться она, – нам бы хоть технологии перепали. А там глядишь, и карточки на парфюм отменят. А то и так весь спирт на технику уходит.

– Это если мы их победим, – хмуро заметил Сидоров, осаживая наглянку.

– Это в любом случае, профессор, – усмехнулась она. И обратилась ко всем: – Так, что мне писать в ответ? Как всегда?

– Разумеется, – пожал плечами Сидоров. – Не будем отклоняться от плана.

– Вот правильно, – согласился Петров. – И давайте уже перейдем к закускам.

Большой взрыв

Мы с Олечкой работали в НИИ теоретической физики в отделе общей теории относительности. Моя давняя подруга изучала проблему Большого взрыва, породившего нашу вселенную, начиная с самого события и кончая 10^-42 секунды жизни оной. А я уже четыре года корпел над разрешением прямо противоположной задачи – поведением все той же вселенной в период с 10⁴⁰ по 10¹⁰⁰ секунды: примерно в этот период укладывалась ее окончательная смерть.

Но столь разные подходы к одной теме не мешали нам иметь отношения, гораздо более близкие, нежели с другими коллегами по работе. И с далеко идущими последствиями. Мой последний визит к Оле как раз и был посвящен углублению наших отношений и решительного выхода их на качественно новый уровень. Квантовым скачком, позволю себе такой каламбур, то есть, за один вечер. На который, пунцовясь от волнения, Олечка меня и пригласила, сделав при этом несколько неловких намеков, имевших отношении не к теоретической, а, скорее, к практической физике.

Нам обоим было уже за тридцать, но мы по-прежнему, продолжали оставаться, что хорошо для молодых ученых, но скверно для членов общества, которым давно пристало нянчить детей; об этом меж нами было много говорено, но лишь в последние дни дело сдвинулось с точки минимальных взаимных энергозатрат к долгожданному экстремуму.

Я прибыл в условленное время, подарив Олечке коробку конфет и букет алых роз. Она немедленно поняла мой довольно дорогой намек и, порозовев, провела в единственную комнатку крохотной квартирки.

Мы где-то с полчаса слушали музыку, а затем Олечка положила голову мне на плечо, я обнял ее, и она мягко заметила, что, наверное, пора. Я немедленно согласился, но некоторое время мы еще подискутировали: разбирать ли постель или уже некогда, и стоит ли сложить одежду хотя бы на стул, ведь ее крепдешиновая рубашка, одетая по случаю, очень мнется, если ее не повесить на плечики. В это время, я, немного отвлекшись, как раз расстегивал ее пуговицы.

Рубашка оказалась единственной вещью, которую удалось повесить, как полагалось. Случилось так, что последующие пункты обсуждения остались безответными. Уже опосредованно я понимаю, это произошло вследствие немотивированного всплеска обоюдной страсти, к которому мы вроде бы и готовили себя, но который завладел нами, разом нарушив все обговоренные прежде пункты.

Помнится, мы повели себя необычно – я бормоча нечто несуразное о достоинствах своей подруги, весьма свирепо сорвал юбку и трусики, сходным образом поступила и она, решительно разбираясь с моими вещами; наша одежда трещала по швам, хаотически разбрасываясь по полу. И все равно мы не успели. Я буквально впился в ее нежную грудь, покусывая соски и глухо при этом рыча; Олечка же, отбросив свойственную ей прежде неловкость, вскрикивала и стонала при каждом погружении моего достоинства в недра средней части канала шейки матки так, что слышали соседи. Я не сразу заметил, что она царапает мою спину коротко стрижеными ноготками. В это же время, помнится, я попеременно, вцеплялся то в ягодицы, то в груди, отчего Олечка царапала меня отчаянней и вдобавок колотила пятками по щиколоткам, стремясь помочь мне проникнуть глубже в нее. А затем, она вскрикнула протяжно, во весь голос, я следом взревел. После чего мы надолго замерли, приходя в себя.

Я первым нарушил молчание.

– Это удивительно, – пробормотал я в полузабытьи, освобождая Олечку от тяжести своего тела. – Это как лавина… маленький камешек падает с горы, попутно задевая другие, их становится больше, лавина нарастает, подминая все на своем пути, сметая преграды и увлекая за собой. А затем она срывается в пропасть, в полет, длящийся и мгновение и вечность, с грохотом обрушивается в пропасть и…

Олечка неожиданно насторожилась.