Мир Всем Вам.

Но была ли она ложью, старая моя сказка? Но разве я кого-нибудь ей обманул? Все-таки нет. Он ведь действительно был, мой давний поход на Кавказ. Она ведь не приснилась, она была жива, светлая моя любовь. Все случилось не в сказке, не во сне, а в жизни. И явь была прекрасней сновиденья.

Ведь это правда: когда я вернулся со своего похода, меня уже никто не ждал. Может, это и была одна из главных причин, толкнувших обратно.

И вот теперь я хотел только одного: полюбить. Полюбить так, как еще никто никогда не любил. Я опоздал с этим дома и чувства, для которых не было расстояний, нагнали меня здесь. И я доверился им, слепым своим чувствам. Я выбрал себе Богиню, которая, может, совсем не подходила на эту роль. Но это было уже не важно. Главное, теперь я был не один.

У меня перестала болеть душа, я перестал завидовать другим, кто хоть раз в месяц получал письма. Я верил, что оно тоже придет, долгожданное мое письмо.

Я стал срываться на каждый выезд. Я полностью выматывался на многосуточных рейдах, но рвался к ним вновь. Меня словно одолела какая-то идея исколесить всю Чечню. Истоптать ее горы, излазит ее ущелья. И это нужно было сделать срочно, сейчас. Пока не стало слишком поздно, пока не прекратилась война. Потому что завтрашний день запросто может привести сюда мир. И если такое случиться, мне не отыщется места на этой земле.

Центоррой, Чаганки, Белготой, Дарго — дремучие горные аулы, закрывшиеся черной щетиной лесов. Они открыли счет второму моему походу. Если прежде я катался по пустынным равнинам и ползал по голому камню у облаков, то теперь попал в непроходимые чеченские дебри.

Мы жили в лесу в палатках, землянках, времянках. Вокруг убогих наших жилищ всегда росли яблони, груши, буки, дубы. Они начинались сразу за порогом и не заканчивались до самого горизонта, до самых вершин сопредельного Дагестана. Чтобы начать любую зачистку, засаду, поиск или рейд, нужно было просто сделать шаг в этот лес, просто откинуть полог своей палатки. Днем мы плутали по оврагам, кочевали по вершинам, срывались в ручьи и горные реки, стирали ноги и выбивались из сил. Днем мы торопились закончить свой путь. Но в какой бы час не садилось солнце, мы никогда не успевали, нас вечно настигала ночь…Они были такими тяжелыми, долгими и непроглядными эти ночи. Где-то недосягаемо высоко тек Млечный Путь, падали с неба синие звезды, полз над землей белоснежный месяц. А мы едва шли через черный лес, едва видели друг друга и сбивались с пути. За каждым камнем и кустом нам чудился враг, каждое дерево прятало за собой засаду или ловушку, каждый шорох мог принадлежать только человеку. Мы спали на снегу, в гнилых колодах, на голой земле, а вокруг нас собирали желуди и ворочали сучьями дикие кабаны, выли шакалы, да неслышно ползали натасканные в партизанщине «духи». Утром мы видели следы людей, и каждый первый не мог побороть в себе страха, а каждый второй сжимал зубы и занимался яростью.

Зачем я ходил туда, зачем набивал мозоли, мерз, голодал, рисковал быть убитым? Откуда оно взялось, это желание, везде успеть?

Меня гнал туда страх. Он сидел где-то в подсознании и не переставал подавлять разум. Теперь я боялся остаться наедине со своим разумом, который все время задавал один и тот же вопрос: «Что будет потом, когда всё это кончится?» Эти мысли не приходили во время операций, там было не до них, они появлялись только в лагере, только в расположении батальона. И я бежал от этих дум в самую чащу дремучей Чечни! В самые жуткие и непроглядные ее места! Уж лучше бой, кровь, смерть, чем это одиночество, чем этот страх перед неизвестностью. Но проклятый голос разума преследовал меня и там: «Что будет потом, когда всё это кончиться?» «Ничего! — заходилась криком моя душа, — Ничего такого, кроме того, что я потеряю смысл жить».

И тогда я нашел единственный выход: только начав шестимесячный срок своей службы, я решил продлить его на год.

Меня ждали дома, а я всё не мог наваляться в засадах, в секретах, в окопах. Я совсем забыл, как, бросив всё, однажды бежал отсюда домой.

…А еще сюда, в несчастливую эту страну, приходил светлый и добрый праздник — Новый Год. И даже мы, давно не знавшие причин радоваться, вдруг вспомнили и заново пережили трогательные минуты своего детства, наивные его загадки и радужные его мечты. Но совсем по-другому, совсем по-взрослому звучала теперь новогодняя наша мечта. Она прорывалась наружу уже за несколько дней до праздника: «Пусть Басаев с Хаттабом сдохнут в новом году!»

Новый Год. Это было такой важной проблемой в России, но совсем не было проблемой здесь. К нему не надо было готовиться, собирать подарки, писать поздравления, слать кому-то открытки. Он приходил и всё. Обычный год, какие бывали и раньше. Разве что, для кого-то последний.