Мирабо: Несвершившаяся судьба

Мирабо пришелся по душе коменданту тюрьмы, господину д’Аллегру. Тот был к нему снисходителен и попытался выхлопотать досрочное освобождение узника, расхваливая его хорошее поведение. Комендант разрешил ему переписываться с женой. От переписки было мало проку, это был диалог глухих: письма Эмили безразличны, беззаботны, холодны; в них говорится о ее жизни в Париже, о развлечениях, туалетах, и ни одной весточки о ребенке. Эмили с легкостью вошла в когорту мучителей своего мужа.

К несчастью, писем Мирабо к Эмили сохранилось мало; в дошедших до нас отрывках — отчаяние, едва сдерживаемая ярость и остатки нежности. В самые мрачные моменты узник умоляет неверную жену приехать к нему и отчаянно вспоминает о редких счастливых моментах, которые их объединяли. Эмили отвечает сухо: «Что же до озорства, то поверьте, господин граф, сейчас я слишком целомудренная девушка, чтобы об этом слушать», — и говорит о другом. Мирабо страдает, но не от ревности, а от лишений и одиночества; он чувствует себя свободным от супруги, которая больше таковой не является и чье коварство его ранит.

Увы! На скалистом утесе невозможны романы, которые могли бы его утешить: «В замке Иф была только одна женщина, точнее, существо, напоминающее таковую. Мне было двадцать шесть лет. Было бы преступлением предположить, что она показалась мне хорошенькой». Воздержание сделало Мирабо снисходительным: тамошняя красавица была женой маркитанта, человека грубого и ревнивого. За неимением лучшего Мирабо стал любовником маркитантки на потеху всей тюрьме. В разгар этого жалкого романа узника навестил его брат Бонифаций, уже заплывший жирком. Он возвращался с Мальты, куда отправился, чтобы принести рыцарский обет. Однако там он наделал долгов, потратившись на «обжорство и девочек». Сильно тревожась о том, как-то его примут в Биньоне, младший сын решил отвлечь внимание от себя, рассказал о посещении замка Иф и о «морганатической связи» своего старшего брата.

Эмили заработала очко: она объявила мужу, что в курсе его приключений. Письмо ее заканчивалось следующей отповедью: «Что ж, сударь, к вашему же пущему удобству, как говорит ваш дядюшка, вы хорошо делаете, что развлекаетесь». Письмо прибыло в эпицентр скандала: маркитант только что узнал о своем несчастье, вздул жену, та сбежала, захватив с собой семейные сбережения, и укрылась у госпожи де Кабри. Обманутый муж, выходя за рамки приличий, написал Эмили, что ее муж — негодяй.

Комендант закрыл глаза на этот фарс, для Эмили же он стал предлогом к жестокому поступку. Когда муж в очередной раз попросил ее приехать к нему, она ответила, что маркиз де Мариньян приказал ей с ним развестись. Тогда Мирабо оставил борьбу. «У нее не было ни сильной души, ни возвышенного ума, — напишет он, думая о разрыве, — но она родилась, чтобы быть рассудительной, хоть и дурно воспитанной, и была бы такой, если бы я не оказался чересчур безумен и не взлетел слишком высоко для нее».

Заключение Мирабо всё же не могло длиться бесконечно. Благожелательные рапорты коменданта становились все настойчивее. Возможно, маркиз де Мирабо, занимавший тогда прочное положение при дворе, уступил и попросил Тюрго определить непокорного, но одаренного сына на какую-нибудь должность в захолустье — если бы это было так, то сделало бы честь Другу людей. Но в очередной раз обстоятельства сложились так, что приговор, вынесенный им родному сыну, стал безапелляционным.

Близилась коронация Людовика XVI; по традиции почетной охраной на церемонии были мушкетеры. Господин де Гассо должен был по этому случаю отправиться в Париж, Мирабо об этом узнал и почувствовал приступ ревности. Он написал Эмили резкое письмо: «Вы чудовище, вы показали мои письма моему отцу. Я не хочу вас терять, но приходится; мое сердце обливается кровью при мысли о том, что я должен пожертвовать тем, что так любил. Однако провести меня вам больше не удастся. Влеките ваш позор, куда пожелаете. Доведите еще дальше, если это возможно, ваше коварное двуличие. Прощайте навсегда».