Мирабо: Несвершившаяся судьба

Его притворное самоуничижение растрогало Лафайета, но не убедило. «Герой Старого и Нового Света» не был лишен буржуазных предрассудков: для него порок начинался там, где наслаждения подвергали опасности приобретенные богатства; поэтому он презирал Мирабо за его долги; триумвиры делали вид, что презирают его за его пороки. В презрении они были единодушны; но в политике все это не имеет значения; в общем, все были в принципе согласны с необходимостью сформировать правительство, и Мирабо уточнил, что Лафайет сможет с пользой командовать Национальной гвардией только в том случае, если у него будет собственное правительство.

День перехода к действию сразу назначить не удалось; Лафайет был убежден, что Неккер уйдет с поста до конца года и что его уход и станет тем удобным случаем. Мирабо возразил: по его мнению, любое промедление губительно для государства.

— Близится время, когда мелких способов будет уже недостаточно для великих дел, когда жалкими средствами будет не избавиться от великих бед.

Этот аргумент подействовал; было решено, что на следующий день, 17 октября, Лафайет пойдет с Мирабо к Монморену, а вечером того же дня Мирабо получит аудиенцию у Неккера.

Пока же выдвинули несколько кандидатур для будущего правительства. Неккер должен остаться первым министром, «потому что нужно сделать его настолько же беспомощным, насколько он бездарен, и при этом сохранить популярность короля»; Шампьон де Сисе также должен остаться хранителем печатей. Ламарк получит портфель министра морского флота, Сегюр — иностранных дел; Монморена сделают герцогом и пэром и уплатят его долги; Лафайета произведут в маршалы Франции и дадут должность государственного министра; Талейран получит в свое ведение финансы; что же до Мирабо, то он будет счастлив и тем, чтобы «заседать в королевском Совете без особого поста».

Эти грёзы продлились не больше одной ночи.

Разговор с Монмореном утром 17-го числа прошел более чем сдержанно; министр принял Мирабо как просителя, а не как будущего коллегу.

Встреча с Неккером была еще менее обнадеживающей; из мемуаров герцога де Леви известно, что Мирабо проговорил с первым министром около пяти часов с глазу на глаз. Тот отказался от любых перестановок в кабинете, а о том, чтобы Мирабо заседал в королевском Совете, и речи быть не могло.

— Моя сила заключается в нравственности, — заключил Неккер.

Мирабо вышел от него разъяренный и полный решимости сражаться.

— Г-н Неккер, несомненно, интеллектуал и считает себя гением, но он силен только в экономике, а финансы — еще не всё государство, — заявил он герцогу де Леви. А в беседе с Лафайетом изобличил «грубую, даже бредовую гордыню жалкого шарлатана, который поставил престол и Францию на край пропасти и упорно пытается их туда столкнуть, вместо того чтобы признаться самому себе в своей бездарности».

Конечно, ярость трибуна была вызвана заботой об общественном благе. Но объективности ради надо уточнить, что ее так же легко объяснить и финансовыми затруднениями: никогда еще Мирабо не приходилось с таким трудом сводить концы с концами, притом что, видит Бог, в этом отношении ни один человек во Франции в последние пятнадцать лет, за исключением министра финансов, не мог бросить в него камень.

Нет сомнений в том, что Мирабо более или менее осознанно связывал тогда представление о материальном благополучии с политической карьерой. Безденежный дворянин, он страдал от того, что не мог не только жуировать, но и жить в соответствии со своим статусом. После открытия Генеральных штатов он получил возможность использовать команду профессионалов для составления речей. Отныне он заботился лишь о форме выступлений — техническая часть была возложена на «мозговой центр», опорой которого были Дюмон и Дю Ровре. Клавьер был советником по финансам и налогам. Впоследствии в команду включили Рейбаза. К этим экспертам следует добавить секретарей. Мирабо нанял на подмогу молодому и неопытному Этьену де Кону разбитного провансальца по имени Пелленк; несмотря на ссоры, последний останется верен своему хозяину до самой смерти. Вся эта команда существовала лишь на вознаграждение, выплачиваемое Мирабо; поскольку к жалованью добавились лишь деньги, ссуженные Ламарком, можно себе представить их положение.

Мирабо и не думал расставаться со своей командой: «Пока у меня есть амбициозные проекты, пока не потерял надежды преуспеть, я не могу распустить свой цех. Это золотые люди; как это верно, что правительство всегда держится на подручных!» В октябре 1789 года содержать сотрудников стало совершенно невозможно; Мирабо с тоской признался Ламарку, ссудившему ему сразу 300 луидоров:

— Всё рухнет самое позднее к концу следующего месяца.