Мирабо: Несвершившаяся судьба

Печатные издания в своих выпусках от 25 февраля признали правоту бунтовщиков; резко критикуя предложение Мирабо, Демулен даже назвал его недостойным якобинцем.

Заседание 25 февраля проходило под знаком всеобщего возбуждения. Под предлогом обсуждения внешне безобидного вопроса о местожительстве государственных чиновников короля попытались сделать узником в своем дворце.

— Короля хотят приговорить к пожизненному заключению, — запротестовал Ла-Галисоньер.

Казалес и Мори потребовали отложить рассмотрение вопроса; Монлозье хотел, чтобы декрет бросили в огонь. Председатель Дюпор не сумел или не захотел прекратить гвалт. Правые встали как один и поклялись в верности королю, заявляя, что Дюпор хотел подменить эту присягу присягой в верности одной лишь Конституции.

Мирабо не без труда получил слово и изложил свой символ веры, взволновавший общественность:

— Было бы глубоко оскорбительно для Национального собрания, глубоко преступно пожелать раздробить присягу, которую мы принесли. Наша клятва в верности королю заложена в Конституции, она конституционна. Глубоко оскорбительно ставить под сомнение наше уважение к этой клятве. Тот, кто так делает, первый заслуживает порицания. Делая это недвусмысленное заявление, я буду энергично бороться со всеми, полный решимости сражаться с мятежниками всякого рода, посягающими на принцип монархии при какой бы то ни было системе, в какой бы части королевства они ни проявились, кто бы они ни были по своему достоинству.

Обманутые этими словами с двойным смыслом якобинцы зааплодировали. Барнав предложил поправку, чтобы запретить членам королевской семьи удаляться от Парижа; принять ее значило непоправимо помешать исполнению Плана. Мирабо воспользовался своим ораторским успехом, чтобы отложить обсуждение поправки Барнава.

Якобинцы поняли, что их провели, и не скрывали своей ярости; считаясь с ними, Собрание постановило рассмотреть закон против эмиграции на заседании 28 февраля.

Это заседание, вернее, то, что за ним последовало, сделало необратимым разрыв между Мирабо и якобинцами.

Ле-Шапелье, докладчик Конституционного комитета, заявил, что закон против эмиграции был бы посягательством на «Декларацию прав человека и гражданина»; он предложил отказаться от дискуссии. Крайне левые воспротивились; почти в едином порыве Собрание обратилось за советом к Мирабо.

Тот зачитал письмо, которое некогда адресовал прусскому королю Фридриху Вильгельму II и в котором высказывался за полную и безграничную свободу эмиграции; поскольку это письмо не было написано на злобу дня, оно произвело значительный эффект:

— Даруйте, даруйте свободу эмиграции, вечный закон справедливости, не превращайте ваши земли в тюрьму; человек не прикреплен к земле, человек не собственность, человек внутренне ощущает эти святые истины.

Логичным продолжением этих воззваний к иностранному монарху Мирабо предложил такое постановление:

«Национальное собрание, считая, что ни один закон об эмиграции не согласуется с принципами Конституции, не пожелало выслушать проект закона против этого явления и решило перейти к повестке дня».

Сообщники Ламетов, в том числе будущий член Директории Рюбель и Приер, выступили против этого предложения, исходя из двусторонности прав компаньонов в обществе; они уподобили эмигрантов дезертирам, что не соответствовало истине, поскольку страна не находилась в состоянии войны. Однако спорщикам не было дела до таких тонкостей, и некий Мюге, сегодня основательно позабытый, возразил:

— Здесь ссылаются на права человека; возможно, права будут исполняться в полной мере, когда родина будет спасена, но во время смуты, опасностей нужны руки, штыки и, возможно, кровь.

Затем Мюге обвинил докладчика Ле-Шапелье в том, что тот изменил свои выводы и осудил закон, который должен был защищать.

Когда Ле-Шапелье пожелал оправдаться, в зале поднялся шум.

— Здесь сидят три десятка бунтовщиков, которые считают себя вправе галдеть, — сказал Казалес председателю Дюпору, отказывавшему ему в слове.

С большим трудом Ле-Шапелье все-таки смог зачитать изначальный законопроект, который счел нужным отбросить; в нем в трех статьях учреждался диктаторский совет из трех депутатов, свободно наказывающий мятежников лишением гражданства и конфискацией имущества.

Тогда Мирабо вновь поднялся на трибуну.