Мираж

По-настоящему говорили на прогулках после обеда. В первый же день Яков повёл Алексея в Брюссельский парк, где в условленном месте ждали двое, одинаковые, ничем не примечательные. Отпустив Якова по своим делам, они с Алексеем пошли в малолюдную пивную — объяснять суть дела. Яков получил 1000 франков за то, что приютил Алексея, как брата, но что тот здесь будет делать, не знает и никогда не узнает. Как только дело будет сделано, надо вежливо попрощаться и отправиться в Антверпен на пароход. Дело сводится к тому, чтобы положить в питье или в суп барона хотя бы одну из трёх горошин, зашитых в белье у Алексея. Они растворяются мгновенно, не изменяя вкуса, а человек заболевает через несколько дней и на 40—45-й день умирает. Это всё Алексей знал в Москве. Знал и то, что с ним будет после выполнения задания. Теперь узнал, что за ним будут следить день и ночь. После выполнения задания Алексей должен сразу выйти на улицу. Там его встретят эти двое.

Выяснилось, что для выполнения задания есть две возможности: утренний кофе или вечернее пиво. Алексей выбрал вечер. Существовала, правда, и третья возможность: немедля бежать в Париж, к Дымникову, к чёрту, к дьяволу. Но финал — один. Заботин решил: не надо дёргаться, выйдет — хорошо, а если нет, тогда и будем спасаться.

Ни в первый, ни во второй вечер ничего не вышло. Близился к концу третий вечер.

По вечерам Врангель удалялся в кабинет, и в этот момент Яков должен принести барону бутылку в меру охлаждённого «Баварского» и особый тяжёлый гранёный стакан с позолотой.

Этот час пришёл.

   — Пора подавать пиво, — заметил Яков и вышел на кухню, где в холодильном шкафу была подготовлена бутылка.

Когда он вышел с подносом, Алексей, остановив его, предложил:

   — Яша, давай баронского пива попробуем.

И уже потянулся к бутылке.

   — Что ты, Алёха, — испугался денщик, оглядываясь, — никого не было. — Я тебе другую принесу. Эта — охлаждённая до кондиции.

   — Неси, пока на кухне нету никого, а эту здесь поставь.

Яков отправился за бутылкой, а Алексей взялся за дело.

Только не надо спешить и волноваться: если не сегодня, так завтра выйдет, а эту просто уронить и разбить.

Вышло очень хорошо — горошина провалилась, и металлическая пружина крепко закрыла крышку бутылки. В этот момент появился Яков, отдал принесённую бутылку Алексею и взял поднос.

   — Он сам что ли открывает? — спросил Алексеи.

   — Я должен привести и открыть, правда, в другой раз он говорит: «Не надо — я сам».

Яков направился к лестнице, ведущей на второй этаж, а Алексей открыл бутылку, залпом, не чувствуя вкуса, выпил. Пульс значительно участился.

Вернулся Яков. Алексей налил ему в стакан остатки пива.

   — Почти всю высосал? — удивился Яков.

   — А барон?

   — И барон сразу стакан хватил. Меня похвалил — охладил, как надо.

   — Теперь можно прогуляться, гляну на улицу, — сказал Алексей, — может, кто-нибудь из наших друзей гуляет.

Рядом с комнатой горничной — чёрный ход во двор. Калитка под наблюдением, на неё он и не рассчитывал. Ещё в первый день присмотрел место, где можно незаметно перелезть через каменную ограду в соседний двор, а оттуда, перебравшись ещё через одну стену, попадёшь в большой двор какого-то учреждения, где постоянно снуют люди. Из двора выход на другую улицу. Такси, парикмахерская, где сбриты бородка и усы; нансеновский паспорт, зашитый под подкладкой матросского бушлата, Южный вокзал, билет до Парижа...

2

Больше месяца, как Дымников вернулся в Париж, и до сих пор его не покидало болезненно нервное состояние, вызванное долгим бессмысленным путешествием, запоями и, главное, сознанием, что совершенно напрасно выброшены годы жизни и огромные деньги. Успокоившись, что-нибудь ел, пил немного вина, брал такси и ехал на улицу Данциг. Табличка на двери была другая:

«РУССКАЯ СПРАВКА

ДЫМНИКОВ

Адреса и местонахождение

ваших друзей и родных в

любой точке земного шара

и даже в СССР»

Искать людей в России помогал Мансуров. Даже Люба помогала! Она звонила, ходила в Госсправку, писала в Париж ответы. Эти письма шли диппочтой, и Леонтий кое-что зарабатывал. После путешествия каждые 100 франков на счету. Работали с ним всего четверо: Мохов, Шигарин и семья Воронцовых. Максим ушёл с конвейера «Рено» и сел за справочное окошко.

Тот день начинался неопределённо — не то дождь, не то солнце, не то ветер, не то тёплая тишина, и в душе непонятно: то ли застрелиться сразу, то ли пойти в Гранд Опера или даже в Лувр и потом долго думать об увиденном и услышанном.

Должен был дежурить Мохов, но он отпросился на два часа по личным делам. Через некоторое время в офис вошёл странный посетитель, несколько пострадавший от дождя. В чёрных клёшах и странных ботинках с толстой подошвой, в новом, слишком свободном пальто, в очках и кепке. Самое странное было то, что Леонтий сразу его узнал.

   — Господин Заботин, — улыбаясь, произнёс он.

Тот — палец к губам: тише, мол.

   — Вы один? А тот, что вышел, скоро вернётся? — спросил посетитель.

   — Часа через два. Да ты садись. Рассказывай. Есть хочешь? Или выпить?

   — Я поел, а выпить надо. Для успокоения. Нельзя мне, чтобы тот меня видел. Который ушёл.