Мираж

   — В корпусе среди офицеров и в штабе армии ведутся всякие разговоры. Особенно после московской директивы. Говорят о претензиях Врангеля. Он очень обижен, что главный удар на Москву поручен нашему корпусу. Когда мы взяли Харьков, он сразу предложил Деникину создать ударную группку для наступления на Москву под его, конечно, командованием. Антон Иванович не принял это предложение, и теперь Врангель везде заявляет, что наш корпус и вся Добрармия не встречают сопротивления «в своём победном шествии к Москве». А его армия, мол, истекает кровью в неравной борьбе, что его солдаты оборванные, босые, простоволосые и голодные, а наши обеспечены всем, одеты, обуты и сыты. О нас ещё говорят, что мы без всяких причин прекратили наступление. Мне передали, что начальник штаба армии Ефимов говорил, что стратегия нашего корпуса его не вполне удовлетворяет. Он считает, что уже могли быть произведены операции с целью захвата ближайших узлов, например, Готни.

Кутепов задумался, почесал бородку.

   — Они не понимают, — сказал он. — Не понимают, что идти вперёд можно только при выполнении двух условий...

Его прервал резкий гудок зуммера — выходить на генеральский телефон разрешалось лишь в экстренных случаях. Кутепов взял трубку.

   — Ваше превосходительство, докладывает капитан Ленченко. Срочное сообщение капитана Большакова из Томаровки. Со стороны дубового леса его атакует неожиданно появившийся Интернациональный полк — китайцы и латыши. Бой идёт на подходах к женскому монастырю.

   — Я же ещё ночью разрешил ему отступить.

   — Они отказываются отступать и защищают монастырь. Большаков только просит дать хотя бы небольшое подкрепление.

   — Что ж. Командиру, отказывающемуся отступать, надо дать подкрепление. А у нас ведь, кроме инженерной роты, ничего нет?

   — Так точно, ваше превосходительство.

   — Передайте начальнику штаба: срочно инженерную роту в Томаровку.

Кутепов положил трубку.

   — Мне можно идти? — спросил Соболь.

   — Подождите, полковник. Нам с вами надо что-то решить. Мы ничего не знаем о противнике — вдруг появляется Интернациональный полк — а они хотят, чтобы я наступал. Идти вперёд можно только при выполнении двух условий: обеспеченный тыл и точные данные о противнике. Тыл я стараюсь укрепить. Приказ по корпусу №100 сыграл свою роль: грабежи почти прекратились. Все поняли, что насилие и произвол будут караться по законам военного времени. С произвольными реквизициями тоже покончим. Никакие политические выступления против нашей армии не допускаются. Части корпуса пополнены, получено новое обмундирование и хороший запас продовольствия. Тыл есть. Но где сведения о противнике? Найдите среди наших офицеров человека, умеющего анализировать и сопоставлять имеющиеся данные. Шахматиста найдите. И пусть он занимается только уточнением положения красных частей и их планов. Дайте ему в распоряжение войсковые разведки полков и дивизий. Пусть даёт им задания, получает сведения и думает. Чтобы я в любой момент знал обстановку на фронте корпуса.

Батарея вела огонь прямой наводкой шрапнелью по бойцам Интернационального полка, скопившимся и окопавшимся на опушке дубового леса. Погода испортилась, заморосил мелкий августовский дождик, над лесом появилась голубоватая мгла. Очередная атака интернационалистов была отбита, Дымников приказал привести в порядок огневые позиции и, набросив плащ, направился к женскому монастырю — всего шагов пятьсот от орудийных окопов.

В крытой сторожке за стеной монастыря майор Бондаренко и ещё несколько офицеров пили из железных солдатских кружек сливки, которые принесла в большом кувшине старая монахиня. Налила и Дымникову, сказала: «Благослови вас Господь, защитников наших». Кроме этой монахини да ещё двух-трёх таких же старух, за все дни стоянки у монастыря не было больше видно ни одной монашенки. Л сливки замечательные: густые, холодные.

Бондаренко посмотрел на часы, сказал:

— 40 минут прошло — сейчас китайцы опять полезут.

   — Без пехоты мы их не разобьём, — задумчиво проговорил поручик Арефьев, — у них большой численный перевес, А подкрепления что-то не видно.

   — А вот и оно, — сказал Дымников: он первым услышал, что в лёгкий шумок мелкого дождя, прерываемый редкими выстрелами, вмешалась неожиданная песня:

Марш вперёд, Россия ждёт
Инженеров роты.
Звук лихой зовёт нас в бой.
Забывай заботы...

По лесной дороге в новеньких английских шинелях к монастырю подходили инженерные офицеры.

   — Очкастые интеллигенты, — сказал кто-то.

   — Р-разговорчики.

Появился капитан Большаков, приказал роту распустить на краткий отдых, вызвал к себе командира роты и командира батареи.

   — Дождик, господин капитан, пойдёмте в сторожку.

Большаков посмотрел на небо, как на досадную помеху, сказал:

   — От пуль не прячемся, а от дождя-то... Приказ такой. Немедленно атакуем. Я сам поведу роту. Перед этим дайте, майор, по интернационалистам 10 шрапнелей на орудие.

Огнём батареи Бондаренко поручил управлять Дымникову. Сложностей никаких — всё пристреляно, однако надо выходить под пули.