Мираж

Взмах шашки — и шлёпнулась в таявший на глазах снег отрубленная рука Брусилова. Ещё взмах — густые брызги крови на шинели, на искажённом кричащем лице пленного, на земле вокруг. Он упал, но пытался ползти, из последних сил скрёб ногами, и ротмистр добивал его лежачего и кричал: «Всех их так!» Засверкали лезвия шашек, брызнула новая кровь, отчаянно закричали обречённые, возмущённо ржали лошади, почуявшие запах смерти.

Дымников повёл батарею дальше. Снег перестал подбелить дорогу, утих ветер, стреляли впереди не очень далеко, но и не очень интенсивно — видно, не бой, а перестрелка.

   — Нас ожидают, — сказал Дымников.

   — Думаете, Кутепов не расстрелял бы Брусилова? — спросил Воронцов, ехавший рядом, и сам же и ответил: — Скорее всего, расстрелял бы. Вы знаете, что на днях взяли в плен помощника командующего 13-й армией Станкевича и расстреляли?

Впереди загрохотала артиллерия, пока не густо, но слышны были близко и выстрелы, и разрывы. Снаряды рвались километрах в двух.

   — Не дождались, — констатировал равнодушно Дымников.

Одновременно с его словами вверху прозвучало зловещее шуршание, сзади грянул сокрушительный взрыв. Полетели сверху комья земли, части разбитого передка, куски человеческих тел. Кричали раненые, дико ржали лошади. Дымников и Воронцов соскочили с коней, увидели страшные результаты прямого попадания снаряда в упряжку четвёртого орудия. На земле барахтались изуродованные лошади, пытавшиеся вырваться из постромок. Вот одна поднялась, было, но у неё вместо задних ног струи крови, и она упала с диким ржанием. Поручика Арефьева разнесло на куски, голова лежала на дороге — по ней и узнали. Ездовые были убиты, некоторые номера расчёта ранены. Второй снаряд упал шагах в пятнадцати от дороги, ближе ко второму орудию, и вновь разорванные лошади, крики раненых, перевёрнутая пушка...

   — С закрытой с наблюдателем, — сказал Дымников. — Высоких деревьев полно. Разбегаться надо — ещё будут выстрелы. Батарея в укрытие, 100 шагов от дороги!..

Его команда совпала с третьим снарядом...

Ещё несколько разрывов, и на дороге остались только обломки передков и зарядных ящиков, разбитые орудия, трупы. У всех четырёх пушек искорёжены и стволы и затворы — батарея больше не существует. Солдаты ловили разбежавшихся лошадей.

— Без орудий нам на передовой нечего делать, — сказал Дымников. — Собираем раненых, устраиваем их на оставшиеся зарядные ящики, на лошадей и двигаемся по направлению к Курску.

Наступление красных продолжалось. В этот день интенсивность их огня была такой, что плавились стволы пулемётов. 3-й Марковский полк стоял насмерть, обороняя Кромы, — здесь сражались только офицеры. Из штаба корпуса приехали Ермолин и Соболь с личной благодарностью Кутепова. Привезли бочку спирта. Ещё до рассвета все были почти без сознания. В это время красные и начали атаку. Два батальона марковцев были разгромлены полностью. Многих, допившихся до бесчувствия, резали, как свиней. Так умерли и Ермолин, и Соболь. Уцелевшие бежали, оставив Кромы.

20 октября Будённый взял Воронеж.

Скоблин докладывал: «За трое суток Корниловская дивизия потеряла треть своего состава».

1919. НОЯБРЬ

Яскевич так и не успел сформулировать для себя, была ли это его первая и роковая ошибка в военной разведке или надо употребить выражение Дымникова — мираж. Он пытался убедить Кутепова, что красные обязательно будут атаковать самое слабое место корпуса — стык между Корниловской и Дроздовской дивизиями.

   — Зачем они полезут в лоб, если Будённый имеет успех на фланге?

   — Затем, Александр Павлович, что стык — самое слабое место, и его надо атаковать.

   — Интуиция? Теория? Чёрт вас знает. Хорошо. Я предостерегу командиров дивизий, а вы лично поедете туда и установите точное расположение красных войск в этом районе. Вы это умеете.

Снег ещё не выпал, и ночная темь поднималась с корявой замороженной земли, пронизывая всё острым холодом. Капитан Чижов, командир роты, занимавшей самый левый фланг корниловской дивизии, повёл Яскевича на передовую около полуночи. Чижов совсем недавно получил повышение и продолжал служить старательно — ведь на Великой войне он был подполковником. Вот и человеку из штаба надо угодить, хотя бросать тёплую избу и лезть в поле не было никакого смысла — разведка, посланная капитаном, до утра не вернётся, а на передовой ночью ничего не может произойти — красных близко нет. За целый день ни одного не видели.

   — Кто идёт? — окликали их посты боевого охранения. — Пароль.

   — Корнилов. Отзыв.

   — Москва. Проходите.

Вышли на самую что ни на есть передовую. Ближайший пост охранения шагах в тридцати искрил махоркой.

   — Неужели никаких следов красных? — удивлялся Яскевич.

   — Никаких. Даже выстрелов не слышно. Только дальние.

Посидели минут 15, и чёрный мрак впереди превратился в опушку леса с выемкой — наверное, дорога или просека. Поднялся ветер, зашумели тревожно вершины деревьев, и вдруг с порывом ветра донёсся лишний звук, мягкий, густой, распадающийся на удары, приближающийся.

   — Кавалерия! — испуганно сказал Чижов. — Чья?