Мираж

   — Правильное решение, Антон Иванович. Я сверну свои дивизии в полки.

   — Подготовьте проект приказа.

   — Сегодня?

   — Срочности пока нет. Надо посоветоваться ещё с некоторыми генералами.

   — А то могу сегодня.

   — Сегодня нам надо посоветоваться о плане дальнейших операций. К сожалению, отступление мы пока не можем остановить. Вопрос: куда отступать? Один вариант — из-за тяжёлой обстановки на правом фланге отходить в Крым, оторвавшись от Донской армии. При этом предлагается создать общее командование над армиями Киевщины, Новороссии и Добровольческой.

Кутепов уткнул бородку в карту. Лицо его выражало напряжённую работу мысли. Деникин понял, что ни «да» ни «нет» он так и не услышит, и решил изложить своё мнение, подкреплённое убедительными аргументами. Он любил излагать свои правильные мнения.

   — Я считаю, — сказал Деникин, — если нельзя будет удержаться, то отступать можно только на Ростов в связи с Донской армией, каких бы жертв это ни стоило. Уход Добровольческой армии в Крым вызвал бы неминуемое и немедленное падение донского и всего казачьего фронта, что обрекало бы на страшные бедствия, быть может, на гибель, десятки тысяч больных, раненых солдат и казаков, семейств военнослужащих. Ведь ваша супруга в Екатеринодаре? Вот видите. Никакие стратегические соображения не смогли бы оправдать в глазах казачества и офицеров этого шага, и казаки отнеслись бы к нему, как к предательству с нашей стороны. Вы согласны со мной, Александр Павлович?

   — Разумеется. Ведь когда будет приниматься окончательное решение, дадут высказать свои аргументы и сторонники крымского варианта.

Деникин явно был недоволен таким ответом. Он поднялся, прошёлся по кабинету, заговорил вдруг о воровстве в тылу, о мародёрах и, как бы мимоходом, о жалобах на действия Кутепова в Харькове, необоснованных, конечно, о жалобах, но... Рассказал и о Врангеле:

   — Когда я назначил его на Добрармию, он прямо здесь у меня заявил, что не потерпит присутствия в армии Шкуро и Мамонтова. Шкуро тогда был в отпуске по болезни, а что касается Мамонтова, я предостерёг Петра Николаевича, что тот пользуется на Дону большой популярностью, и резкие меры по отношению к нему могут вызвать нежелательную реакцию. Однако барон поступил по-своему, а Мамонтов дал телеграмму во все адреса, во все свои полки. Вот она: «Учитывая боевой состав конной группы, я нахожу не соответствующим достоинству Донской армии и обидным для себя замену как командующего конной группой без видимых причин лицом, не принадлежащим составу Донской армии и младшим меня по службе. На основании изложенного считаю далее невозможным оставаться на должности командира 4-го Донского корпуса». Получив такие телеграммы, все полки бросили свои позиции и бежали. Если бы я не знал Петра Николаевича, то мог бы подумать, что это сделано по злому умыслу — развалить фронт...

Был у Кутепова верный офицер Соболь — погиб в Кромах. Говорили, будто ему отрезали голову. А в той голове что-то было, не всё Соболь сказал. Однако сообщил, что мать Врангеля работает в Петрограде в советском учреждении. Может быть, ещё что-нибудь он знал?

   — ...Пришлось вернуть Мамонтова, передать корпус вновь в Донскую армию, а сейчас он сражается с Будённым, прикрывает наше отступление. Но особенно тягостно мне было услышать от Врангеля обвинения в адрес Добровольческой армии, будто бы дискредитировавшей себя грабежами и насилиями. Он сказал, что здесь всё потеряно, идти второй раз по тем же путям и под добровольческим флагом нельзя. Он считает, что нужен какой-то другой флаг, но не монархический.

Затем Кутепов был приглашён на ужин и никаких поручений Дымникову не дал. Личные дела Леонтия решить было невозможно, он походил по морозному Таганрогу, узнал, что польская миссия уехала восвояси. Зашёл в гостиницу, где осенью жила Марыся и другие сотрудники миссии. В полутёмном холле полно людей — одни ждут номер, другие просто греются. Дымников остановил метрдотеля, бегом пробивавшегося через толпу. Тот узнал человека, от которого получал хорошие чаевые.

   — Кто-нибудь остался здесь из сотрудников польской миссии? — спросил Леонтий. — Там, помнится, были из Харькова, из Ростова.

   — Вот харьковчанин-то и остался — некуда ему ехать. И деньги не платит. Донченко, такой, помните?

Леонтий помнил: седой лохматый, пугавший поляков из экономической группы богатствами Украины, а сам вечно был без денег и у всех просил в долг. Постучал в указанный метрдотелем номер, сказали: «Заходите». Странная неожиданность: в этом, самом дешёвом номере на кровати сидел хозяин, а на единственном стуле — харьковский знакомый из Заводского переулка.

   — Вот так встреча, — сказал Игнатий Алексеевич. — Совсем недавно чуть ли не стрелялись. Слышь, Петро? Я здесь сделал остановку по пути в Крым, а вы, конечно, в Ставку, в командировку?

Дымников рассказал о своей проблеме, о том, что ему надо передать письмо в Варшаву.

   — Оно само собой проблема, — сказал Донченко, — доставить через сплошные фронты. Вот мой тёзка наведёт порядок.

   — Врангель? — удивился Дымников. — Что же он может сделать?