Миражи искусства

Но в тексте уже не было ничего такого, что продолжало бы оставаться неизвестным или неопределённым – ни для меня, ни для Игоря. К автору письма мы ведь питали искренние дружеские чувства и сами, насколько это нам удавалось, не медлили узнать всю историю с ним, когда её волны разошлись по свету. Да и время делало своё. Обстоятельства, из-за которых возник и довольно долго горел скандал, уже неумолимо терялись в прошлом. Публикации о них появлялись всё реже, и только наиболее сведущие в драме люди и за рубежом, и в России продолжали возвращаться к ней, как правило, почти всегда наспех и вскользь и в основном то ли на раутах, то ли в суетных бытовых перемолвках.

Я, как человек, знавший о произошедшем не меньше других и ранее много писавший об этом в специальных изданиях, считал, что и мне пристало уже находиться примерно в такой степени отрешённости. Разумеется, Игорю – тоже, ведь он, как я полагал, хотя и был тут хорошо осведомлён, но к дотошной аналитике не стремился да, на мой взгляд, и не был силён в ней. И что вообще и зачем следовало ворошить ещё?

Теперь, к своему удивлению, я узнал, что Игорь и не собирался отстраняться.

Будь всё дело только в передаче письма, он бы просто переслал его почтой и сам не приезжал.

Как выяснилось, было в Кересовом деле много нового, такого, в чём Игорю, желавшему не дать обстоятельствам утопить истину, выпадало стать своего рода центровой фигурой. Причём, по его собственной воле. По прочтении привезённого письма он начал сразу говорить именно о том новом повороте дела.

– Всё началось с оригинала, который был у Кереса, так? – спросил он меня и выжидающе посмотрел на меня чуть поверх очков. – Ну, не совсем оригинала, а той злополучной копии, которую вручил ему дядя. Её выдают за оригинал, и ставки на неё увеличиваются.

– Это с какой стати? Ведь даже в судебном процессе её приобретатель, тот Кересов доброхот, объяснял, что знает всю подноготную и выступает потерпевшим как раз в связи с получением копии…

– Действительно, у него была такая позиция. Но он полотно кому-то быстренько сбыл. Затем последовали другие сделки по нему. Сам чёрт не разберёт, что там творилось. И каждый раз легенда набирала веса. Теперь уж о картине иначе как о подлиннике не говорят.

– Что-то я такое слышал. Но, думаю, это сплетни. Досужее.

– Отстаёшь от жизни. Серьёзнее – некуда.

– Поговорят и перестанут.

– Да сказал же тебе!

– И как тут быть?

– Вытащить полотно из дядиной могилы.

– Это как и для чего? – Я почувствовал себя ошарашенным. По телу у меня пронёсся холодок от неприятной испарины.

– Она может оказаться подлинником. Понимаешь?

– Допустим. Ну, а если нет?

– Даже будь то копия, она посрамит тех, кто затеял и раздувает интригу. Кроме того, она может оказаться старше. Тебе ведь хорошо известно, в каком состоянии она была. А случись, выявится первак, так лучшего и пожелать нельзя.

– Это как вилами по воде. Пороешь, а потом окажется, где-то ещё найдётся образец.

– И что же? Дублетом по интриганам. Это бы их ещё больше отрезвило.

– Подсунут подделку… В этой круговерти легко запутаться.

– Нужно действовать на опережение.

– Если бы другую копию найти. Могила – это слишком.

– Уже искали. Даже награды были объявлены. Я сам участвовал…

– Ты?

– Ну да. Ездил в те места. Это близко от гнезда, откуда я родом, ты ведь знаешь. Потянуло навестить. По приезде почти сразу угодил в обойму. На руднике чуть ли не по всем домам и семьям прошёлся. Целая группа экспертов была тогда задействована. Из музейщиков, художников. Меня притянули как реставратора.

– А кому это стало в интерес?

– Нашёлся один искатель. Он из той художки, что мы с Кересом заканчивали, лет, кажется, на пятнадцать позже выпускался. В экспертной группе вроде руководителя был. Я говорил с ним. Утверждает: знаком с твоими публикациями, горит желанием разобраться. Мол, и для провинции, и для России это важно – как приобщение к большой культуре. «Никто не забыт» и прочее.

– Ты поедешь туда ещё? Ну – чтобы вскрыть…

– Считаю принципиальным. Но лучше, если с тобой.

– Шутишь?

– Ни в коем разе.

– У меня много дел, да и стар.

– И я не бездельник. И не моложе тебя. В общем отказа не принимаю. Сам ведь ты скроил тему. Отмолчался бы, давно бы всё улеглось, уже никто бы ничего даже не помнил. В нашей стране – уж точно.

– Не пытайся меня раззадорить.

– А ты не пытайся отказываться. Едем, Ле.

– Надо подумать.

– О чём?

– Кто этот, что выпускался позже?

– По-простому: энтузиаст. Фамилия – Игнатьев. Верхняя планка у него – Суриковский²¹. Живопись. Но с красками почти не работает. Выступает как искусствовед, комментатор. Кандидат, и пишет докторскую.

– Бывал за границей?

– Конечно. Кто теперь не ездит?

– В какие пределы?

– Больше в Европу. Тебе что – анкета нужна?

– Не горячись. Контакты могут о многом говорить.

– То есть?

– Ну, нет ли за ним корпорации.

– Подкупа?

– Можно и так.

– В его руках нет материала, одни посылы. «Никто не забыт!» Банальность, ниже некуда. Кто и зачем бы на это ставил?

– Ставят же на тот, липовый подлинник.