Миражи искусства

В библиотеке одного строительного треста, куда предусматривался доступ только собственно строителей и где для меня после определённых моих хлопот было сделано исключение, мне выдали оказавшийся там сборничек стихотворений Лорки. Из того же выпуска, что был ранее прочитан мною. Я взял его, чтобы насладиться, почитать без спешки. Уже подходил срок возвращения, а тут является ко мне Олег, просит дать почитать и ему, так как сам он нигде разыскать образца не смог. Я отказываю, дескать, не успею вернуть по обязанности, возьми следом за мной в библиотеке. Да я, говорит, там не записан, могут и не записать. Предлагаю пойти вместе. Всё в конце концов удалось уладить, как бы под мою ответственность. Взял он сборничек, читает, при встречах шпарит мне почти всё наизусть. Я в те поры как-то не додумался его спросить, сдал ли он взятое, брал ли, может быть, что-то ещё. И тут получаю открытку-извещение. Зав библиотекой просит повлиять на этого шельмеца, куда-то он пропал, не появляется, не сдаёт. С домашнего адреса не отвечает. И обратиться по месту его работы некуда, так как он с прежнего уволился и пока неизвестно, в какую новую сторону подался. Звучала тревога: книженцию нужно оформлять пропавшей. А тут ведь были свои нюансы: потерю считали как недостачу материальной ценности уже не только у самой библиотеки, а и в целом треста, как большой производственной единицы, там нарушалась отчётность и проч.

Естественно, я на виноватого насел. Укоряю, угрожаю. А он так, с усмешкой: не понесу. Да объясни, почему, говорю, возбуждаясь гневом, между тем как сам прекрасно осведомлён о существующем явлении умыкания. Так он и остался при своём. Это же Лорка, понимаешь, говорит. Ну, вот взять это: ветер не развешанное бельё колышет, он – полощет воспоминания! Не понесу, хоть заруби! Пропустил мимо ушей даже тот мой довод, что меня самого за протекцию больше в ту библиотеку на порог не пустят. Ну, в общем результат получился неутешительный. Знакомый москвич завёз мне как-то Хэмингуэя в двух томах. То был дефицит страшного покроя. Помните неподражаемую, восхищавшую многих форму изложения диалога папашей Хэмом (кличка писателя): «сказал (я)», «сказал (он)», «сказал (я)», «сказал (он)», и так чуть ли не сверху донизу по всей странице, на многих страницах и во многих произведениях. Чтобы умерить неудовольствие заведующей, отдаю в погашение эти самые два тома, предварительно их наскоро прочитав и дав прочесть Олегу. Кроме компенсации, пришлось ещё рассыпаться и в объяснениях, в извинениях, а куда денешься.

В душе я и дружка после этого простил. В какие-то веки подвернулось. Он скоро университет бросил, по-прежнему шёл по случайным заработкам. Но духовно не опустился. Так же окружал себя книгами, приобретал, менял, «на миру» держал себя достойно, истинный интеллектуал, интеллигент. О Лорке мы подзабыли. Зато не забыла заведующая библиотекой.

Однажды, когда поступление интересных новинок было уже не столь скудным, как раньше, она, делая очередную запись в моей карточке, хитровато улыбнулась да и говорит мне: передай, мол, тому, что не вернул испанца, трепетное спасибо. Звучало не то шуткой, не то настоящей благодарностью. Но – с чего вдруг? Уж, случайно, не приударил ли мой книгочей за женщиной? Нахожу его, допытываюсь. Для него это – новость. И тут мы оба покатываемся от хохота. Разве не понятно? Она благодарила за его настойчивую, реликтовую привязанность к литературе, к поэзии. И точно. Зайдя вскоре в библиотеку, я первый улыбнулся заведующей, и она, сразу поняв, о чём я, оживлённо разговорилась, то и дело вспыхивая искристым, ярким смехом, которого не могла сдерживать. Я прервал её, сказав, что и он её тоже благодарит – за бесценное искреннее доверие и понимание. После чего она ещё долго утирала весёлые слёзы…

Такое помнится пока живёшь.

Памяти Александра Солженицына

СВИДЕТЕЛЬ ПОБЕДИВШЕГО БЕЗУМИЯ

Страна похоронила очередного удостоенного чести называться великим. Не мал его вклад в интеллектуальную общественную копилку, достойны всяческого уважения многие совершённые им поступки. Но повторилось прежнее: нас, хоронивших, в очередной раз не покидало навязчивое запоздалое чувство раскаяния и жгучего стыда. За то, что при жизни великого, в его стране отношение к нему было не вполне определённым, зачастую неважным, а, значит, и – несправедливым.