Миражи искусства

Не проще был и официальный путь к рандеву с книгой. В библиотеке в момент возникала очередь на издание, и хотя выдача в случаях с новинками практиковалась на очень короткий срок, что придавало очереди повышенную динамичность, надежда на своё счастье там могла и не сбыться. Часто книга «зачитывалась», то есть уходила из абонемента навсегда. За это пробовали упрекать, стыдить, полагался даже немалый штраф, но случаев умыкания меньше не становилось. Особенно распространённым самовольное изъятие было в городах, в городских библиотеках. Тем, кто не решался участвовать в этой безысходной авантюрной традиции, следовало надеяться только на благосклонность судьбы. Помнится, мне никак не удавалось угнаться за первым русскоязычным изданием стихов Лорки, талантливого испанца, расстрелянного франкистами. Я в тот период служил срочную на военно-морской базе в Авачинской губе. Посещал читальные залы в нескольких библиотеках Петропавловска-на-Камчатке. Поскольку увольнения в город давались редко, шансов где-то оказаться вовремя практически не было. Помогла удача. Очень редко, но всё же происходило пополнение фонда библиотеки в своей воинской части. Она была скромненькой и, конечно, не закрывала потребностей служивых. Вот сюда и пришёл Лорка, в единственном экземпляре, и я, настойчиво искавший его, оказался тем, кому томик «светил» сразу после оформления его в реестровой записи. Мне его выписали ровно на сутки, в так называемый мёртвый час, в послеобеденное время отдыха. Выдаче предшествовала шумливая словесная перепалка возбуждённых читателей с матросом-библиотекарем и между собой, сократившая и без того уже короткий остаток положенного перерыва. Среди претендентов были сам командир части, начальник штаба, другие офицеры. Матрос мастерски уговорил их отступиться в мою пользу, так как я состоял очередником на книжку под первым номером и едва ли с незапамятных времён.

Сутки. Я только подошёл к своей койке в казарменном блоке. Оставалось свободных буквально с десяток минут. Присел, раскрыл издание, жадно проглотил первое стихотворение. И тут сосед тормошит: очнись, мол, дурень. Отрываюсь взглядом от книги, под воздействием от прочитанного. А кругом странный шум, беготня, резкие команды, кто-то настойчиво зовёт меня. Замечаю, как «топчутся», клонятся то в одну, то в другую сторону колонны, подпирающие высокие потолки, дребезжат и повизгивают коечные ряды, сверху сыплются пыль и крошка отставшей меловой побелки. Трещат оконные стёкла и рамы, дрожат, исходят змейками трещин стены. И неясный, устрашающий гул снизу, будто зашевелилась преисподняя. Это проделка природы земли, обычная в тех краях: совсем близко, от базы в пределах прямой видимости, постоянное напоминание о ней – высоченный действующий вулкан, при своих очередных пробуждениях двигающий земную кору и выбрасывающий огромное мутно-серое облако пепла, застилающее небосвод.

За суетой, ставящей целью обеспечить безопасность служивых и сохранение воинского порядка, незаметно опускался вечер. А у меня с него неплановая суточная вахта в штабе, с обязанностями докладывать буквально обо всём, что касалось течения текущих служебных дел, дежурному офицеру, принимать телефонограммы, быть посыльным и прочее. Среди ночи ещё одно – учебная тревога с неожиданным посещением представителя от командующего соединением. И ещё – повторное сотрясение земли с соответствующей дополнительной суматохой. Подменили и отпустили позавтракать. Я не пошёл. Обедать тоже. Забирался в пустовавшее помещение при штабе, в виде кладовки. Только так и проглотил Лорку целиком. И успел вовремя сдать его библиотекарю.

Каких-то несколько строк, наповал бьющих по чувствам, запомнил наизусть тут же. Зарубил, как говорится, на носу, чуть не насильно. Из опасений, что, может, больше не доведётся. Минули с тех пор многие десятилетия, а я хорошо помню, как прочно держалось во мне тогда какое-то смутное понимание рациональной методики постижения сущности поэтического, приобретавшееся, конечно, не в один конкретный час, а постепенно и ещё не в тот служебный срок, а издавна, до того. Оно, как я полагаю это теперь, было той самой опорой на духовную составляющую, на тот неуловимый свет обобщения, благодаря которому в единстве, целиком воспринимаются и впитываются в сознание не только образный каркас прочитанного, но и его неповторимые особенности, свойственные лично сочинителю.