Миражи советского. Очерки современного кино

Один из ключевых авторов российского кино за последние четверть века, двукратный лауреат Гран-при «Кинотавра» (за «Любовника» и «Моего сводного брата Франкенштейна»), чей новый фильм показали на открытии юбилейного, 30-го сочинского фестиваля, давно не называется Тодоровским-младшим. И всё же в самых пронзительных и личных своих картинах отдает долг отцу, символу предыдущей эпохи. Это подарило живой нерв «Оттепели», так сильно — невзирая на мастерскую ремесленную выделку — отличавшейся от декоративных «Стиляг». Из этого же персонального, интимного прошлого вылеплена «Одесса», так явно контрастирующая с искусственным (и, надо признать, коммерчески успешным) «Большим», предыдущим фильмом Тодоровского. Более того, в известной степени «Одесса» выглядит как прямое продолжение «Оттепели».

На дворе 1970 год. В Одессе приземляется самолет из столицы, с него сходит, держа за руку Валерика, герой фильма. На этот раз не оператор, а журналист-международник из «Известий», не Виктор, а Борис, но вновь обобщенный образ отца: немногословного, красивого, молодого. Евгений Цыганов с привычной невозмутимостью и сдержанностью играет здесь первую скрипку, но камерный ансамбль слишком многоголос и разнообразен (кстати, как и в «Оттепели»), чтобы внимание концентрировалось на нем одном.

Глава клана, тесть Бориса — ветеран войны Григорий Иосифович (Леонид Ярмольник в своей первой возрастной роли — и лучшей как минимум лет за десять) — патриарх, рассудительный и за годы научившийся подавлять тревогу за близких. За время фильма ему предстоит ненадолго превратиться и в шекспировского Лира (недаром же у него три дочери, одна из которых хочет предать отца, подав документы на эмиграцию в Израиль), и в биндюжника Менделя Крика из бабелевского «Заката». Матриарх — Рая (поначалу вовсе неузнаваемая Ирина Розанова), удачно прячущая темперамент за домовитостью. Старшая дочь Лора (Ксения Раппопорт — красавица даже в нарочитом амплуа женщины, махнувшей на себя рукой) всем пожертвовала ради русского алкоголика, композитора-неудачника Володи; ее сестра Мира (Евгения Брик, в кои веки в живой характерной роли) привычно препирается с мужем-шлимазлом, спекулянтом Ариком. Живут они все, разумеется, вместе, в одном маленьком, но необъятном дворике-лабиринте, вместе с соседями, чья дочь — досрочно созревшая тинейджер Ира — окажется для заезжего супермена Бориса необоримо сильным соблазном: ведь он застрял в Одессе, а его жена, еще одна дочь Григория Иосифовича, Алла, застряла в Москве. В Одессе холера, объявлен карантин, город закрыт на неопределенное время.

Фильм Тодоровского с его перфекционизмом и странным сновидческим флером (многие сцены происходят ночью, на закате или, наоборот, на рассвете, картина и начинается с того, как пробуждается семья) обречен на то, чтобы получать комплименты на предмет точности воссозданной обстановки и речи — и одновременно попреки по той же части: «так не одевались», «так не говорили», «такого не было». Снимался он в основном в павильоне и уж точно не в Одессе — трагический парадокс наших дней состоит в том, что в ближайшее время эту картину на месте событий и не покажут. С одной стороны, «Одесса» — расширенная карта памяти, и документальность ей противопоказана. Иначе и оператора надо было брать другого, а не визионера Васьянова, рисующего на экране какой-то собственный воображаемый СССР. С другой стороны, Одесса всегда была особенным, отдельным городом: пограничным, многоязыким, распахнутым навстречу всему миру космополитическим портом. Из этого осознания создана вся ее легенда, мифология, фольклор. Этот вольный дух в фильме Тодоровского веет, где хочет.

Совсем другое дело — драматургия и жанр. Играя со зрительскими ожиданиями по этой части, автор выигрывает далеко не всегда. Тема эпидемии холеры требует какого-никакого саспенса — если не фильма-катастрофы, то хотя бы детектива, а не только картинной сцены чужих похорон под марш Шопена, звучание которого впервые в жизни наводит Валерика на мысль о конечности всего сущего. Из истории с эмиграцией могла бы вырасти мощная драма (в этом месте жалеешь, что «Одесса» — не сериал эпизодов эдак на десять-двенадцать, героев и сюжетных линий-то хватило б) на интересную тему внутреннего антисемитизма: периодически срывающееся на идиш старшее поколение отказывается считать себя евреями, а желающих податься в Тель-Авив почитает за предателей родины. Но, заявив об этом в двух-трех неподдельно сильных эпизодах, Тодоровский тут же сдает назад, в область безопасной love story. Она разыграна превосходно, как по нотам, однако немного жаль, что из всех составляющих фильма эта — самая привычная и предсказуемая.